Гвианские робинзоны
Шрифт:
– Да, мама, конечно! – отозвались старшие, а маленький Шарль, усевшись в углу с важным видом, начеркал что-то на листке бумаги и протянул его матери с довольным видом:
– Вот мое письмо… для папы!
Жена каторжника, зная, через какие руки должно пройти ее письмо прежде, чем попадет к мужу, будучи осведомленной о том, как свирепствует цензура в отношении писем к политическим заключенным, писала кратко, желая лишь известить Робена о делах семьи и всячески избегая любых комментариев, которые могли бы навлечь на него гнев тюремного начальства.
О, с каким же трудом эта благородная
Вот что она писала:
Мой дорогой Шарль!
Сегодня первое января. Прошедший год был для нас печальным, а для тебя ужасным. Принесет ли наступивший год облегчение тебе в твоих страданиях и утешение нам в наших горестях? Мы надеемся на это, как и ты, наш дорогой и благородный мученик, и в этой надежде наша сила.
Я стараюсь держаться, иначе нельзя! И наши славные мальчики тоже, они уже настоящие маленькие мужчины, достойные тебя сыновья. Анри растет. Он учится и уже очень серьезен. Он твоя копия во всем. Эдмон и Эжен тоже подросли. Они очень веселые и немного легкомысленные, как я до того, как к нам пришла беда. Что до нашего Шарля, то невозможно вообразить себе более прелестного ребенка. Он настоящий амурчик, розовый, пухленький, красивый и к тому же умница!.. Можешь поверить, только что, когда он услышал, что я пишу тебе письмо, то принес мне весь исчерканный листок бумаги, который он сам аккуратно сложил, заявив, что это его письмо для папы.
Я работаю и вполне справляюсь с тем, чтобы обеспечивать все наши нужды. Ты можешь быть спокоен на этот счет, мой дорогой Шарль. Будь уверен, что хотя наше существование без тебя ужасно, наши материальные потребности более или менее удовлетворены. Твои друзья продолжают предпринимать попытки добиться твоего освобождения. Получится ли у них? Главное условие – чтобы ты сам подписал прошение о помиловании…
Но станешь ли ты добиваться свободы такой ценой? Если нет, нам говорят, что ты мог бы стать концессионером на землях Гвианы. Мне неизвестно, что это означает. Мне достаточно знать, что я смогу приехать к тебе с нашими детьми. Меня ничего не пугает. И бедность с тобой, пусть и на краю света, будет для нас счастьем!
Скажи мне, что я должна делать. Время дорого, каждая минута без тебя, мой дорогой изгнанник, наполнена тоской и болью. Мы еще можем быть счастливы под солнцем далекой страны.
Мужайся, любимый наш, шлем тебе самые теплые пожелания, все поцелуи наших сердец и всю нашу любовь.
Внизу стояли подпись матери, мужественный и строгий росчерк старшего сына, старательно выведенные, но немного кривые имена Эдмона и Эжена и большая клякса от маленького Шарля, который тоже пожелал расписаться, и ему в этом не отказали.
Через три дня это письмо было на борту парусного судна, которое отправлялось из Нанта прямиком в Гвиану. В то время сообщение между странами было хотя и менее регулярным, чем сегодня,
Январь и февраль прошли без известий от Робена, уже начался март, а от него по-прежнему ничего не было! Беспокойство бедной женщины сменилось мучительной тревогой, когда однажды утром она получила письмо с парижским штемпелем, в котором ее просили прийти по очень важному делу к совершенно незнакомому ей поверенному.
Она тотчас же отправилась по указанному адресу, где обнаружила молодого еще человека, одетого не без претензии на изящество, с довольно грубым лицом и манерами, но в целом вполне приличного.
Он занимал ничем не примечательную контору, обставленную банальной мебелью из красного дерева с бесконечными выдвижными ящиками, и был совершенно один.
Мадам Робен представилась, неизвестный поздоровался с ней довольно холодно.
– Мадам, при себе у вас приглашение, которое я имел честь направить вам вчера?
– Вот оно.
– Хорошо. Позавчера я получил новости о вашем муже от моего корреспондента в Парамарибо.
Несчастная женщина почувствовала, как смертельная тоска сжала ее сердце.
– Из Парамарибо… мой муж… я не понимаю.
– Да, Парамарибо, или Суринам, столица Голландской Гвианы.
– Но при чем здесь мой муж? Говорите же… О, скажите мне все, что вам известно…
– Ваш муж, мадам, – сообщил ей незнакомец самым обыкновенным тоном, будто речь шла о чем-то вполне естественном, – недавно бежал из исправительной колонии в Сен-Лоране.
Если бы под ноги мадам Робен ударила молния, она была бы менее потрясена, чем в тот момент, когда услышала эту неожиданную новость.
– Бежал… – бормотала она, – бежал…
– Да, мадам, как я только что имел честь вам сообщить. Могу засвидетельствовать вам мое искреннее удовлетворение этим фактом. Кроме того, я имею удовольствие передать вам от него сообщение, которое содержалось в письме моего корреспондента. Вот оно.
Мадам Робен, крайне изумленная, была почти раздавлена этим внезапным ударом, перед ее глазами будто поплыла пелена. Но ее храбрая и стойкая натура быстро взяла верх над чувствами, и она все же смогла прочитать записку, которую беглец написал карандашом на листке, вырванном из блокнота каторжника, на берегу ручья Спаруин.
Это действительно был почерк ее мужа, его подпись, все его, вплоть до нескольких зашифрованных строк, ключом к которым владела лишь она одна.
– Но значит, он свободен!.. Я могу его увидеть!
– Да, мадам. Я располагаю некоторыми средствами, переданными моим корреспондентом в виде векселя в ваше полное распоряжение. Но вам следует знать, что ваш супруг вынужден скрываться. Он не покидал пределов Гвианы, где сейчас ему гораздо безопаснее, чем в каком-либо другом месте. Я считаю, что было бы весьма целесообразно, если бы вы соблаговолили присоединиться к нему. Вы могли бы отправиться из Амстердама на голландском судне, чтобы избежать формальностей с паспортом. Вы сможете сойти на берег в Суринаме, и мой корреспондент поможет вам встретиться с мужем, не привлекая внимания французской полиции.