Хамелеонша
Шрифт:
Я посмотрела на брата — упавшие волосы скрывали выражение лица, он снова полностью погрузился в работу. Встряхнул рукой, разминая запястье, и сползший рукав обнажил кусочек желтой ленты. До сих пор не снял подарок Бланки. Уверена, мне назло. Надеюсь, что назло…
По мере того, как символы заполняли круг, противный холод тоже раскручивался внутри меня тошнотворной спиралью. А вдруг Людо уже задавался вопросом женитьбы, просто мне не говорил? Вполне вероятно… Только спрашивать нельзя, потому что, если не задавался, я сама посею в нем эту мысль, как Бодуэн — во мне. Но чем сильнее я старалась прогнать назойливый образ, тем крепче он ввинчивался в голову. Бодуэн
— Не думай о ней! — выдохнула я, подавшись вперед и судорожно обняв его за шею.
— О ком? — удивился Людо и погладил мои руки.
— Ни о ком, думай только обо мне…
— Я только о тебе и думаю. О Скальгердах, и о тебе.
Я отодвинулась, сорвала ленту Бланки, повязала свою и снова тесно к нему прильнула, зажмурившись и боясь отпустить. Людо стиснул меня в ответ до хруста костей, ткнулся носом в волосы и поцеловал в висок, потом, скользнув ниже, в скулу и ещё ниже — осторожно в уголок губ.
— Знаешь, — зашептала я, — иногда мне кажется, что если… когда мы справимся, исполним долг, то в награду получим шанс прожить жизнь заново. Знаю, глупо, но я представляю, что мы опять станем детьми, родители окажутся живы, дом цел, и все будет, как раньше.
Людо одеревенел, потом раздраженно оттолкнул меня и вскочил.
— Повзрослей наконец! Ничего уже не будет, как раньше! Мы не будем такими, как раньше. Родители умерли, дома больше нет, и остались только ты и я. Никто не подарит тебе новую жизнь, так что смирись и довольствуйся той, что есть. Да, потасканная и не радужная, но у кого-то нет и такой.
Я растерянно осталась стоять перед ним на коленях.
Тут откуда ни возьмись появился мотылек, приманенный нашей свечой. Людо повернул голову, следя за его полетом, резко выбросил руку и протянул мне неплотно сжатый кулак, где за пальцами-прутьями теперь билось хрупкое бледное существо, которому не суждено впитать в себя краски дневных собратьев и увидеть солнце.
— Вот, погляди на него. Он при всем желании уже не сможет снова стать гусеницей, точно так и я не могу вернуться в прежнее состояние и смотреть на тебя, как в десять лет, и ты не можешь стать прежней и забыть все, что произошло за эти годы. Есть два пути: либо отпустить его и позволить изведать жизненный путь до конца, — Людо перехватил мотылька за крылышко, и мы оба завороженно наблюдали за его отчаянными попытками прорваться к пламени свечи, — либо… — Пальцы сжались, и пленник затих.
Людо перевернул ладонь, и мертвый мотылек упал к нашим ногам смятым лепестком.
— И дай мне наконец доделать эту табличку! — сердито закончил он, отодвинул меня и опустился обратно.
Больше я ему не мешала, сидела тихонько, подтянув колени к груди, пока сквозняк подталкивал неподвижные крылья и шевелил ниточки лапок и усиков, имитируя жизнь безжизненной оболочки. Откровенно говоря, из нас двоих я всегда втайне считала себя более зрелой и склонной к анализу и размышлениям, а Людо — к действиям, но недавняя отповедь заставила почувствовать себя маленькой и глупой. Он прав, какая-то часть меня так и осталась в прошлом.
— Готово.
Я вздрогнула, очнувшись от оцепенения, посмотрела на пластину и слегка нахмурилась.
— Я же сказала не писать
— Какая разница?
— Разница в том, чтобы не проклясть ненароком ребенка.
— Лора, когда наш план осуществится, не станет никакой Мораты и её ребенка, и вообще всего этого, — он обвел рукой пространство вокруг. — Пусть скажут спасибо, если замок останется хотя бы в хрониках.
Резон в его словах, конечно, имелся, но я в ходе недолгих препирательств настояла-таки на своем, и Людо, ругаясь сквозь зубы, выскоблил крайний символ в каждом слове.
Потом я сразу вернулась в комнату и, пока ждала его, сожгла припрятанный пергамент с неудачными попытками расшифровки, а пепел стряхнула наружу. Когда пришел брат, первым делом поинтересовалась:
— Получилось?
— Да, подкинул в колыбель через окно.
Заснуть никак не удавалось. Отчасти из-за напряжения в связи с грядущими завтра событиями, отчасти из-за Хруста. Он вскарабкался на кровать, втиснулся между нами и все время ворочался: то раскидывался звездочкой, то вытягивался поперек, складывая лапы на лицо — передние на моё, задние на брата, — то топтался, пытаясь прижаться ко мне и отпихивая Людо. Наконец, брат не выдержал и поднялся.
— Спи сама в этом зверинце.
— Не уходи, я сейчас выставлю его!
Но он все равно ушел. Я вздохнула и подгребла поближе вульписа, который мгновенно обрел покой и свернулся возле меня теплым невинным калачиком.
— Кажется, он до сих пор на нас обижается… — Хруст поднял большие влажно поблескивающие глаза и лизнул меня в нос — как волшебной пыльцой посыпал: я, сама того не заметив, провалилась в сон.
Застал он меня на окруженном туманом пятачке посреди ночного поля, и не одну, а с Людо. Мы горячо спорили, я уговаривала пойти вперед, пока на закрылась узкая тропинка, бледным лучом рассекающая дымчатое марево, а брат упирался, желая остаться на месте. Кольцо тумана меж тем сжималось, грозя поглотить наш островок. Тогда я ступила на дорожку одна, и дымка мгновенно сомкнулась за спиной, отрезав от Людо.
— Люд-о-о!!
Но непроницаемая пелена заглушала крики. Я попыталась вернуться на прежнее место, шаря вслепую, но всюду натыкалась лишь на туман и в итоге сама сбилась с пути. Когда уже совсем отчаялась увидеть что-то, кроме спустившихся на землю облаков, рядом раздалось знакомое урчание. Пошарив глазами, я обнаружила вульписа, приглашающе трогающего убегающую в туман тропинку. Я нагнулась, подхватила его на руки и, прижав к груди, двинулась в неизвестность.
22
Тревожное чувство не отпускало меня и по пробуждении, удерживая под тягостным впечатлением от сна, в котором мы с Людо оказались разлучены. Но времени предаваться меранхолии не было, учитывая, что я и так проспала: снизу доносился шум, стучали шаги, хлопали двери. Снаружи возле крыльца собрались люди. На хмурых лицах отчетливо читалось: случилось несчастье.
Покои королевы оказались пусты, а дверь распахнута настежь. Все фрейлины вскоре отыскались столпившимися возле дверей главной залы, заодно с доброй половиной других обитателей замка. Коридор галдел, шуршал нарядами, звенел, возмущался, ахал и выражал нетерпеливое возбуждение. Среди взрослых тел протискивались младшие пажи и дворовые мальчишки, получая за это щелчки и подзатыльники. Самые расторопные и отчаянные заняли выгодные позиции на мраморных постаментах. Один сидел на плече у статуи, обняв лысую голову некого славного деятеля прошлого, и целился огрызком яблока в стражника, пытавшегося подцепить его за штанину пикой.