Ханский ярлык
Шрифт:
Семён Толниевич утром, никого особо не беспокоя, вышел из дворца, прошёл на конюшню, поднял нескольких гридей [94] , велел собираться с ним в путь. Вывели коней, попоили, оседлали и выехали со двора. Побежали грунью [95] на Ростов.
Пирщики и впрямь проспали до полудня. За это время под командой дворского в гриднице всё было сызнова приготовлено к веселью, убраны со стола вчерашние остатки, расставлены чистые блюда со свежей закуской, более из рыбы, наготовленной и привезённой только что из Плещеева озера.
94
Гриди — телохранители князя, воины отборной дружины.
95
Грунь — тихая конская рысь.
Гости подымались по одному, по двое, брели за сарай до ветру, а оттуда к колодцу с ледяной водой — сон остатний сгонять.
Дворский Олфим прохаживался у крыльца, каждого появлявшегося приветствовал ласково, направлял кому куда требовалось — кому за сарай, а кому сразу к колодцу. Вылезшему из-под крыльца попенял шутливо:
— А я-то думал, кто ж это нашего Полкана новоселом к воротам отправил? Правильно. Пусть сторожит. Умыться? А вон к колодцу пожалуйте.
Едва расселись за столом в гриднице, хозяин тут же заметил убыль в гостях.
— Андрей, а где ж твой боярин-то?
— Семён?
— Ну да.
— Поехал в Кострому.
— Зачем?
— Да по своим делам, у него там должники остались.
— А, ну конечно, если должники, то долги надо выколачивать, — согласился князь Дмитрий, переглянувшись выразительно с Феофаном: слушай, мол, чего городит братец.
Но более ни разу не вспомнил об отъехавшем боярине князь Дмитрий, будто того и не было. Опять велел наполнять чарки, опять пить, гуслярам играть песни. Правда, лицедея-плясуна уж не было, вроде бы ушёл на Ростов, добывать свой хлеб, вроде бы и лёгкий, но небезопасный. Так решили пирщики: «Разве то труд лицедейский-то, покривлялся, ногами подрыгал, и вот те каша с молоком».
Пировали до темноты, а на следующий день после завтрака по предложению князя Дмитрия поехали на Плещеево озеро невод тащить. Привезли целый короб рыбы, велели уху варить и под уху опять пили.
На следующий день князь Андрей молвил брату:
— Ну что, Митя, в первый день гость золотой, во второй — серебряный, в третий — медь, а в четвёртый — домой едь. А?
И оба рассмеялись.
Перед отъездом на трезвую голову поделились землёй, оставив за Андреем Городец и Нижний Новгород. Ну, великому князю, как обычно, родное гнездо: Переяславль, Владимир, ну и Новгород, если славяне не упрутся. И конечно же все остальные княжества под его высокой рукой.
Едва после прощальных объятий съехал князь Андрей со своими людьми со двора, как князь Дмитрий ушёл к себе и велел позвать к нему Антония с Феофаном. Едва пришли они и сели на лавку, князь спросил:
— Ну, головы великомудрые, сказывайте, к чему бы это?
— Что, князь? — не понял Антоний.
— Как что? А отъезд Толниевича?
— Ну, князь Андрей же сказал: за какими-то долгами потёк.
— И ты ему поверил?
— Ну дык...
— Чего «дык»? Чего «дык»? Дураку понятно, что-то затевают. Но что? Убей, не пойму.
Феофан был посмышлёней Антония, да и помнил тот взгляд выразительный, брошенный ему князем на пиру. Значит,
— Может, он... эта... — начал нерешительно Феофан. — Может, поехал союзников искать, поспешителей князю своему.
— Вот, вот, верно соображаешь, Феофан, — подхватил князь. — Он там, в Костроме, Семён-то всю жизнь прожил, его там всякая собака знает. Пойди найди лучшего посла. А?
— Пожалуй, так, — согласился наконец Антоний.
— Ну и что ж нам делать? — спросил Дмитрий, хотя по его интонации милостники догадались, что у князя уже готово решение.
— Как велишь, князь, — покорно отозвался Антоний.
— А я велю так, — встал с лавки князь и, пройдя к двери, притянул её крепче, хотя она и так была закрыта плотно. Вернулся к столу и, понизив голос, продолжил: — Вы оба немедля скачете в Кострому, тайно хватаете этого посланца Андреева и учиняете ему допрос. Зачем послан? О чём сговорились с Андреем? И что затевают?
— Но разве он о таком скажет, — усомнился Антоний. — Да ни в жисть.
— Дур-рак, — прорычал князь. — Под огнём всё скажет.
— Так, значит, это... — Антоний даже слово побоялся вымолвить, но Дмитрий помог:
— Именно это — пытать. Пытать огнём.
— Но тогда ж ссора с Андреем опять, Дмитрий Александрович.
— Вы что, оболтусы, вчера родились? — возмутился князь. — После пыток прикончить — и в воду, в Волгу. Кто чего знать будет? А?
Феофан с Антонием переглянулись, сразу почувствовав серьёзность дела. Не зря князь заговорил чуть ли не шёпотом.
— Надеюсь, вы-то не проболтаетесь, — молвил князь.
— О сём бы и не говорил, Дмитрий Александрович, — даже с некой обидой сказал Феофан. — Лепш языки откусим.
Каждый понимал, что грозит проболтавшемуся, но Дмитрий решил пошутить:
— Я сам их отрежу.
Шутка была жестокой, но великому князю можно шутить и похуже.
11. ПАСТЬ [96] НА ЧЕЛОВЕКА
Семён Толниевич радовался встрече с родиной. Здесь он знал каждый заулок, каждую тропку. Да и, пожалуй, вся Кострома знала и уважала боярина Семёна Толниевича, успевшего честно послужить князьям, некогда сидевшим здесь, в Костроме. Служил старшему сыну Невского, Василию Александровичу, бывшему в опале у отца и мало пожившему. У брата великого князя Василия Ярославича, ставшего впоследствии тоже великим. Лишь после смерти последнего уехал в Городец к Андрею Александровичу, которому тоже служил честно и беззаветно. Таков уж был характер у Семёна.
96
Пасть — западная, ловушка.
Вместе с сопровождавшими его дружинниками явился прямо на подворье к старому своему приятелю Давыду Давыдовичу.
— Кого я вижу! — вскричал Давыд, спускаясь с крыльца.
Друзья обнялись, расцеловались. Велев слугам принять у приехавших коней, устроить их и накормить, повёл Давыд дорогого гостя в хоромы свои.
— Ну сказывай, Семён, с чем приехал? Небось соскучил по Костроме-то?
— Соскучил, брат, что скрывать. А приехал поклониться гробу незабвенного великого князя Василия Ярославича, Царствие ему Небесное, — перекрестился боярин.