Ханский ярлык
Шрифт:
— Тиш-ше, — зашипел Феофан.
— Что?
— Кто-то у избушки, кажется, гомонит.
— Да ты что? В своём уме?
Оба замолчали, напрягая слух. И точно, сверху от избушки слышны были женские голоса, охи да ахи.
— Э-э, Феофан, пора уносить ноги. Видно, эти мокрохвостки услышали его крик. Сейчас позовут гридей.
Они столкнули лодейку в воду, попрыгали в неё. Антоний сам взялся за весло. Сразу стал загребать мощно, так что лодейка утицей понеслась по речной глади.
И уж где-то на средине реки Феофан охнул:
— Эх,
— Что такое?
— Так мы ж калиту у него не срезали. А в ней серебра битком.
— Р-раз-зява, — с остервенением плюнул за борт Антоний.
Но Феофан и без него крыл себя на чём свет стоит, обзывая самыми последними срамными словами. И за дело, калиту-то он Семёнову от самого города «пас». С живого снять посовестился, а с мёртвого — забыл.
Небось взвоешь.
12. СМОТРИНЫ
Неожиданно в Тверь приехал в сопровождении гридей переяславский княжич Александр Дмитриевич. Дворовым было сказано, мол, «проездом, передохнуть». Но это для черни, а княжеская семья знала, что явился княжич взглянуть на свою суженую. Отъезжая из Переяславля в Тверь, Александр так и заявил отцу:
— А то привезут кота в мешке.
— Езжай, раз мне не веришь, — отвечал Дмитрий Александрович.
Однако здесь, в Твери, ни сам гость, ни хозяева не заговаривали об истинной цели приезда переяславского княжича. Проездом так проездом, хотя любой умник мог сообразить, что это объяснение ни в какие ворота не лезет. Это всё равно что, направляясь из Твери в Москву, надо бы «проездом» побывать в Новгороде.
Было решено, что вся княжеская семья соберётся за одним столом обедать, куда будет приглашён и переяславский княжич, «нечаянно» оказавшийся в Твери. Но неожиданно заколодило там, где менее всего ожидалось. Ефросинья заявила матери Ксении Юрьевне:
— Не пойду я на этот ваш обед.
— Почему, доченька?
— Я не лошадь, чтоб меня казать.
— Что ты, милая, нельзя так-то. Человек три дни скакал из Переяславля.
— А кто его звал? Ехал бы в свою Орду, раз собрался туда.
Сколько ни билась Ксения Юрьевна, ничего не смогла сделать. Об упрямстве дочери князю Святославу говорить не стала, позвала Михаила.
— Мишенька, может, ты повлияешь на сестрицу. Не хочет на обед идти.
— Не расстраивайся, мама. Пойдёт. Куда она денется...
Явившись к сестре в светёлку, он первым делом выгнал Тоську: ни к чему девке знать раньше времени то, о чём даже они не заговаривают открыто. Сейчас же раззвонит по всей дворне: жених приехал.
— Ну ты чего, Фрось, маму обижаешь?
— Я не обижаю.
— Ну а чего она плачет?
— Она плачет?
— Ну да. Говорит, Ефросинья нас перед великим князем опозорить хочет.
— Не хочу я никого позорить.
— А почему с нами обедать не хочешь?
— Ты подумай, Миша, каково мне-то, на меня он глазеть станет. Приглядываться.
— Вот
Ефросинья, глядя на эту рожицу, невольно рассмеялась,.Или, того хуже, криворотый. — И княжич так искривил рот, что княжна захохотала:
— Ой, Миша, брось.
— Послушай, Фрося, хочешь, я его на смелость испытаю?
— Как?
— А вот сама увидишь. Если струсит, на кой он нам нужен, такой жених, а если не струсит, тогда, конечно, мы согласимся.
— Но как ты хочешь сделать-то?
— Ишь ты какая! Приходи — узришь.
На обеде торжественном ели все из деревянных плошек и даже деревянными ложками, а чтоб гость не подумал чего плохого, Святослав пояснил ему:
— В пожаре вся посуда переплавилась, перегнулась. Отдал денежнику, он гривен да ногат начеканил.
— И верно, — согласился Александр. — Это хорошо, что у вас денежник свой есть. Можно на весь выход самим начеканить.
— Да, — улыбнулся Святослав столь наивному утверждению юноши. — Дело за малым, серебра добыть надо.
Александр исподтишка поглядывал на Ефросинью, которая не смела поднять глаз и ела по капельке, более для виду. Девушка ему понравилась, хотелось бы ещё глаза её увидеть, но она не подымала век, не взглядывала на застолье.
И вдруг заговорил княжич Михаил:
— Александр, а ты когда-нибудь ходил на вепря?
— Ходил, — отвечал гость и в это время увидел, как Ефросинья вскинула глаза на брата.
«Прав был отец, — подумал Александр. — Красавица писаная».
— А сколько взял? — не отставал Михаил.
«Ну репей».
— Трёх, — отвечал Александр, ровно в три раза завысив свою охотничью добычу в сражении с вепрями.
В присутствии красавицы невесты он посчитал, что одного вепря, которого он имел на счету, для настоящего мужчины маловато. Можно б было сказать и «десять», кто б проверять стал, но тогда наверняка бы никто не поверил. А если «пять», то сочли бы хвастуном. Вот «три» — это самый раз. Все подумают: такой молодой, а уж трёх вепрей завалил. И поверят.
Однако княжич-«репей» не отставал:
— Слушай, Александр, у нас за Тьмакой хороший выводок есть. Давай съездим, а? Я ещё ни одного не брал.
Ефросинья и есть перестала, смотрела на брата не то с осуждением, не то с желанием осадить его. Александр наконец-то видел её серые, потемневшие от сердитости на «репея» глаза. Он чувствовал, что краем зрения она улавливает и его.
— Хорошо, — согласился спокойно Александр. — Когда едем?
— Завтра. Мне ещё надо ловчих и кличан [100] собрать.
100
Кличане — загонщики зверя.