Хаос и Порядок
Шрифт:
– А чем помешали евреи Гитлеру? Чем мешали армяне османам? А красные кхмеры, боснийцы? Да мало ли еще кто. Люди думают, что нормально только то, что признается миллиардами. Они не любят и никогда не полюбят тех, кто выпадает из миллиарда и неважно кто это – религиозные фанатики, этносы, сексуальные меньшинства или инвалиды. Главное, то, что они «ненормальны», а не то, что они люди. Кто-то борется с ними в концлагерях, кто-то пренебрежительно фыркает при встрече, кто-то игнорирует и еще не известно, что хуже – чтобы тебя сожгли на костре сразу или в течение многих лет травили угрозами.
–
Но мужчина не ответил. Он закрыл глаза, закинул голову на высокую спинку скамейки и глубоко вздохнул.
В то время как по приглушенному телевизору в гостиной повторяли слова президента: «Мы стремимся к миру. Мы боремся за мир. Но иногда мир нужно отстаивать и защищать».
***
– Питер, если после этого ты скажешь мне, что от меня плохо пахнет, я перегрызу тебе глотку! – Бормотала Кетрин, отодвигая огромный мусорный контейнер от кирпичной стены в переулке, где был обнаружен первый убитый.
– Я никогда, никогда тебе этого не скажу, потому как моя глотка слишком дорога мне.
– Заверил ее Марлини, помогая двигать мусорку.
Кетрин сама не была ранней пташкой и все, кто хоть немного знал ее, также знали, что ее не стоит сильно беспокоить по утрам. Утро было самым ужасным временем дня для Робинсон и если бы она кого-нибудь убила именно утром, то ее бы точно оправдали. Именно поэтому, она снисходительно приняла хмурый вид Питера сегодня, тем более что по мере приближения к полудню он становился более разговорчивым и менее удрученным.
– Ах, ты, черт! – Выругалась Кет, когда та наехала ей на ногу. – Будь ты проклят, Марлини!
Только вот теперь она уже не была так уверена в том, что этот день будет успешен.
– Что я? Чуть, что сразу я? – С обидой в голосе произнес мужчина.
– Двигай! – Буркнула Робинсон, с укором посмотрев на напарника. – И молись! Молись, чтобы там оказался этот знак! Молись, Марлини! – Предупредила она его.
– Он там будет или я не я. – Уверенно произнес тот.
Когда контейнер, наконец, был отодвинут, то молитвы Марлини, видимо, были услышаны. На кирпичной потрескавшейся стене белым мелом был начертан тот же знак, что и в подвале дома Клаудии.
– Вот черт! – Бранился Марлини.
– Почему он прячет символы в то время как мог бы оставить их на виду? Зачем все так завуалировано? Если он посылает эти знаки нам или другим сектантам, то почему скрывает их? – Недоумевала женщина.
– Он боится того, что делает. Кто-то прячет награбленное, не зная, что с ним делать, кто-то прячет тело, боясь наказания, кто-то скрывает следы преступления, спасаясь от самого себя. Наш преступник не может по каким-то причинам не убивать, но и само убийство для него тяжелый шаг. Он должен оставлять эти символы, но так как в нем борются два желания прекратить все это безумство и продолжить его, он оставляет их в потаенных местах. Думаю, что эти символы для него по-настоящему значат многое. Иначе он прятал бы не их, а трупы. – Питер стоял, опершись рукой на стену, разглядывая
– Я еще раз посмотрела, что может означать этот символ. – Женщина поднялась и встала напротив напарника. – Кельтский крест на самом деле имеет более древнее – языческое происхождение, чем ему приписывают. По легенде считается, что он был привнесен в Ирландию Святым Патриком, хотя он явно несет в себе корни солнечного креста, как единства всех стихий, единства двух религий. Если преступник перечеркивает крест, это может означать его сопротивление возможному единству христианства и друидизма и, в принципе, это может быть и кто-то из друидов.
– Ты говорила, что сейчас друиды не принимают возможность двоеверия? – Уточнил Питер, когда агенты отправились к автомобилю.
– Да. Они терпимо относятся ко всем вероисповеданиям, но член друидской общины не может быть одновременно и друидом, и христианином.
– То есть мотив на почве отступления от этого принципа вполне логичен? – Задал Питер риторический вопрос.
Кет пожала плечами и села в машину. Им еще предстояла большая масса работы, а они имели на руках только два пакетика со следами краски, использованной преступником.
– Могу я тебя спросить? – Осторожно задал вопрос мужчина, когда агенты отъехали от места первого преступления.
– Спросить можешь, но вот отвечу ли я, - ухмыльнулась Кет.
– Почему ты носишь православный крестик?
– Потому что я крещена в православии. Марлини для агента ФБР у тебя туговато с логикой. – Поддела она напарника.
Марлини закатил глаза, дав понять, что не совсем-то хотел услышать.
– Я имею в виду, что раньше… - Он прокашлялся. Почему любое их дело, так или иначе, задевает события полуторалетней давности. Они не могут не вспоминать о прошлом? – Раньше я его не видел.
– Ладно, ладно не дуйся. Моя бабушка во время Второй Мировой попала в концлагерь в Равенсбрюке. Там она познакомилась с русскими заключенными Екатериной и Елизаветой, а когда в апреле 1945 года советские солдаты освобождали их, те были убиты охранниками. Над их могилами бабушка поклялась, что назовет своих дочерей в их честь. После войны она вернулась на родину – во Францию. Ей было всего 19 лет. Через год она вышла замуж и потом родила дочь – Элизабет. И меня назвала в честь второй подруги по несчастью. Она приняла православие сразу после возвращения в Тулузу. Бабушка всегда говорила, что это дань памяти тем, кто так и не дожил до Победы. Когда родилась моя мама, то ее сразу окрестили в православии. Тоже было со мной и с моим братом.
Марлини только протяжно помычал, выслушав рассказ Кет, и добавил:
– Никогда не подумал бы, что ты веришь. Мне казалось, ты достаточно скептичный человек.
– Скептичный. – Согласилась она.
– Я многое не принимаю до тех пор, пока не увижу собственными глазами, и Бога в том числе. И ты не видел этот крестик, потому что я не часто его ношу. Это всего лишь символ, не более. Для меня он не несет сакрального значения. Хотя мой священник корит меня за это.
– Но ведь вера не в церкви, а в сердце? – Разумно предположил Питер.