Хаос
Шрифт:
— Они все равно были твоими.
— В смысле?
— Я давно привык к храпу Джоэля. И прихватил их на случай, если они понадобятся тебе.
Я съеживаюсь, мой голос совсем тихий, когда говорю:
— А я их украла… — Когда он тихо хихикает, я закрываю глаза и ругаюсь. — Вот черт. Прости.
— Извинения приняты.
С закрытыми глазами я не могу удержаться от смеха.
— Я также сожалею, что вылила твой гель для душа в канализацию и заменила его своим.
Приоткрываю один глаз, и Шон поднимает бровь.
— Ты… —
— Ага, сделала.
— Но почему?
Потому что ты чертовски хорошо пахнешь. Потому что я чувствую твой запах отсюда. Потому что от этого мне хочется ползти к тебе на коленях и проверить, так ли ты хорош на вкус.
Я пожимаю плечами.
— Хорошая новость в том, что ты будешь пахнуть ванилью и жасмином.
— Мечта каждого парня.
— Видишь? — говорю я с широкой улыбкой. Сажусь прямо и скрещиваю ноги на стуле, прежде чем повернуться к нему лицом. — Я хороший друг.
Шон хватает меня за икры и подбрасывает вверх, пока я не падаю назад и не начинаю визжать, пытаясь удержать равновесие. Когда я наконец сажусь, чтобы ударить его по руке, он только ухмыляется. Я скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку стула, твердо поставив ноги на пол, стараясь не улыбаться.
Мне этого не хватало. Просто тусоваться с ним. Просто болтать, потому что это самая легкая вещь в мире несмотря на то, как колотится мое сердце и как краснеют щеки. Я скучала по его смеху, улыбке и глазам.
Я скучала по нему.
— Я скучал по этому, — говорит Шон, и эта скрытая улыбка наконец-то появляется на моем лице.
— И я тоже.
Мы разговариваем, шутим, бросаем простыни в сушилку и смотрим, как мамаша приходит и уходит. Потом сидим на скамейке в закусочной на другой стороне улицы, пробуя знаменитые филадельфийские чизстейки, и Шон спрашивает меня, о чем мы с Майком говорили, когда были одни в передней части автобуса.
Я ни за что не скажу ему, что мы говорили о нем, поэтому увиливаю. И как только у меня появляется возможность, меняю тему, спрашивая Шона о том, что меня интересует со вчерашнего вечера.
— Майк когда-нибудь связывался с фанатками?
Шон, жуя, качает головой. Я понятия не имею, как ему удается даже жевать симпатично, но он так очарователен со своими хорошими манерами, что я хочу съесть его целиком.
— Он был с одной или двумя поклонницами, но ни с такими, как те девушки в автобусе прошлой ночью.
— Почему?
Подумав об этом, Шон откусывает еще кусочек.
— Помнишь подружку, которая была у него в школе?
— Кажется ее звали Даника или что-то в этом роде? — спрашиваю я.
Я помню ее безупречные медово-каштановые волосы и яркие белые зубы в дорогой дизайнерской улыбке. Она была в команде поддержки, и зная Майка так, как знаю его сейчас, я понятия не имею, что он вообще в ней нашел.
— Он встречался с ней года три, — подтверждает Шон. —
— Из-за большого расстояния? — Я собираю мусор и выбрасываю в корзину, в которой был мой чизстейк.
Шон отрицательно качает головой.
— Потому что она была золотоискательницей, которая пыталась заставить его уйти из группы. Она была уверена, что он ничего не добьется.
— Ну и сука, — фыркаю я, и Шон решительно кивает, прежде чем откусить последний кусок от своего сэндвича. Он собирает наш мусор, и я иду за ним к мусорным бакам.
— Да. Она разбила ему сердце.
— Как ты думаешь, он сейчас хочет подружку?
— Возможно. Но он так… осторожничает, понимаешь? Он заслуживает кого-то особенного.
— Кого-то, кто заслуживает его, — соглашаюсь я, и когда мы переходим улицу, Шон одаривает меня одобрительной улыбкой, от которой созревают бледные яблоки моих щек.
Когда он открывает дверь прачечной, я вхожу, зажав губу между зубами. Покусываю кожу, когда наконец спрашиваю то, что меня интересует.
— А ты?
Я смотрю на него краем глаза, открывая сушилку, и начинаю собирать чистые простыни в руки. Он использовал больше смягчителя ткани в сушилке, и простыни такие же мягкие, как и одежда, которую он носит. Я сопротивляюсь желанию зарыться в них лицом и глубоко вздохнуть.
— Что я? — спрашивает он.
— Ты когда-нибудь хотел подружку?
Я иду впереди него, чтобы он не видел, как пылают мои щеки. Даже не знаю, зачем спрашиваю.
Мне все равно. Мне все равно. Мне все равно.
— Она должна быть чертовски невероятной, — говорит он, догоняя меня.
Колокольчики звенят, когда мы покидаем прачечную, и я знаю, что должна закрыть рот. Должна прекратить задавать вопросы. Должна прекратить этот разговор.
— Какой именно?
Мой вопрос повисает в воздухе между нами, внутренняя часть моей нижней губы становится болезненной от покусываний, когда то, что кажется вечностью, проходит всего за несколько сильных ударов моего сердца. Мои ладони начинают потеть, и я думаю о миллионе шуток, которые могла бы рассказать, чтобы заставить его забыть глупый, импульсивный, дурацкий вопрос, который я только что выпалила. Но потом он отвечает.
— Даже не знаю… — говорит он, его магнетический взгляд притягивает мой, хотя я сопротивляюсь желанию встретиться с ним взглядом. — Возможно, такая девушка, как ты.
Я ничего не говорю, минуя один квартал, на пятой минуте или на сто пятьдесят втором шаге. Мои мысли движутся быстрее и дальше, чем ноги, и на каждом шагу Шон оказывается рядом со мной.
Возможно, такая девушка, как ты.
Такая девушка, как я? Не я, а такая девушка, как я… Почему такая девушка, как я? Что, черт возьми, это значит? Почему он всегда такой чертовски путаный?