He как у людей
Шрифт:
Милли едва не фыркает. Эти молодые воображают, будто секс — их изобретение. Уж ее-то никто не мог бы обвинить в ханжестве. Они с Питером однажды занимались этим делом в лесу среди бела дня, на клетчатом пледе. Среди бела дня! В лесу! И все же несколько досадно сознавать, что, как она ни старается, большую часть сексуальных эпизодов своей жизни ей не удается припомнить сколько-нибудь живо и подробно: все это было у нее только с мужем и уже давным-давно.
— Не могли бы вы почитать немного вслух, Милли, если вы не против? — просит Анна. — Ужасно хочется послушать какую-нибудь историю.
Против?
Стоит Милли прочитать несколько абзацев, как вокруг собирается пусть небольшая, но весьма заинтересованная аудитория: один с виду еще довольно ясный разумом старик с белыми пучками волос, полумесяцами торчащими из ноздрей, и две безобидные болтушки, известные под общим именем Мэри С. (Мэри Салливан и Мэри Смит), которых редко можно увидеть поодиночке.
— «Роберта понимала, что она хочет Хэнка, — читает Милли. — Такого острого желания она не испытывала еще никогда. Тело ее трепетало, а сердце колотилось, когда она смотрела, как он вытирает свой блестящий от пота рельефный живот, остановившись передохнуть во время уборки сена, или возится с культиватором, или похлопывает по спине Расти, своего огромного мерина».
— Ага, так это мерин ей приглянулся? — вставляет Анна.
Милли вместе со всей небольшой компанией весело смеется над этой неожиданной шуткой — редким проблеском озорства в этом доме. Все устраиваются поуютнее в креслах, и улыбки постепенно гаснут, уступая место спокойному удовольствию, предвкушению нескучного вечера. Все слушают.
— Нельзя ли там потише? — кричит какая-то женщина из темноты. — Я телевизор смотрю!
Это Элизабет Колдинг. Она зачем-то уселась как можно дальше от телевизора — у противоположной стены, и ее грубая физиономия, вся в пятнах розацеа (алкашка, не иначе!), сердито поворачивается в сторону Милли и компании. Колдинг — полицейская на пенсии — не пользуется здесь популярностью. Лицо у нее похоже на сырой стейк с белыми прожилками, и от нее всегда исходит странный запах рыбного соуса.
Милли, глядя на Анну, воинственно приподнимает бровь. С такой аудиторией она невольно чувствует себя отчасти революционеркой. Она продолжает читать, не снижая громкости:
— «Роберта протянула руку к рельефным кубикам на животе Хэнка. Он устремил на нее изумленный взгляд. Роберта ощутила под рукой густые мужские волосы. Ее великолепно ухоженные ногти скользнули к большой блестящей пряжке его ремня…»
— Да заткнетесь вы или нет?! Мне новости не слышно.
— А вам не приходила в голову мысль, — отвечает Милли царственным, подчеркнуто ледяным тоном, — пересесть поближе к телевизору?
— Здесь комната отдыха, а не библиотека, тупица!
— Сама она тупица, — говорит старик, к большому удовольствию Милли.
— «…И она нежно провела пальцами по темнорыжей поросли…»
— Хулиганка! — возмущается Колдинг. — Прекрати сейчас же!
По
Впрочем, Колдинг, с грозным видом надвигающая-ся на их маленькую компанию, еще на удивление бодра для своих лет.
— Вот нахалка, — шепчет Анна.
— Эгоистка старая! — кричит Колдинг, потрясая пальцем в воздухе. — Я тебя сейчас сама заткну!
То, что происходит дальше, самой Милли представляется скорее заурядной семейной разборкой, хотя персонал «Россдейла» позже охарактеризует это как вопиющий акт насилия. Она хватает «Мастера желания» здоровой рукой и запускает в Колдинг. Должно быть, годы пьянства притупили реакцию бывшей полицейской: она не успевает даже пригнуться. Роберта с Хэнком падают у ее ног и приземляются на плиточный пол порнографической обложкой вверх.
Повисшую в комнате напряженную тишину нарушает пожилой джентльмен, которого Милли про себя прозвала Дубиной Коналлом: как раз в этот момент он входит и спрашивает:
— А щипчиков для ногтей ни у кого нет?
Колдинг начинает орать какую-то чушь: «Дайте мне форму пациента 12А!» — и вдруг осекается. На щеках у нее расплываются ярко-красные пятна. Она показывает пальцем на книгу, распластанную на полу
— Где ты это взяла?
— Внучка принесла.
— Врешь! Она пропала вчера из моей комнаты. Сестра!
Тут же отовсюду налетают местные кумушки, начинают неодобрительно хмуриться и расспрашивать. Милли выводят из комнаты, шепча ей что-то успокаивающее — как будто она слетела с катушек и ее нужно привести в чувство, — и оставляют ждать в кабинете миссис Слэттери, где позже та читает ей утомительную лекцию о надлежащем поведении и о нарушении правил «Россдейла». Под конец миссис Слэттери сообщает Милли, что вечера в гостиной в компании других обитателей «Россдейла» — единственное развлеченне, хоть как-то помогающее пережить черные дни, — для нее пока отменяются. Это несправедливое наказание — одновременно излишне жестокое и унизительно мелочное, и Милли, услышав об этом, вскакивает на ноги.
— Это возмутительно!
— Миссис Гогарти, сядьте, прошу вас. Все будет хорошо. Давай обсудим это спокойно.
— И сколько же мне торчать в этой комнате одной?
— Вы не одна. С вами Эмма Джеймсон…
— Вы шутите, да?
— Это временное ограничение, всего на несколько дней.
— Может, мне всего-то несколько дней и осталось.
— Вы чуть не ударили женщину книгой, — напоминает миссис Слэттери.
— В мягкой обложке.
— Уже поздно. Давайте поговорим об этом завтра, хорошо? К тому времени вы выспитесь, и все предстанет в другом свете, правда ведь? — Миссис Слэттери хлопает в ладоши. — Есть еще какие-нибудь вопросы перед тем, как вы пойдете отдыхать?