He как у людей
Шрифт:
— Где моя дочь?
— Но возникло осложнение.
— С Эйдин?
— Нет, мистер Гогарти, не с Эйдин. С мисс Блик-ленд. — По тому, как мастерски умеет эта женщина выразить безмерное отвращение к собеседнику одним только едким тоном и пронзительным взглядом, Кевин видит, почему она так эффективна в роли директора: она внушает ужас. — Не исключена вероятность, что во время промывания какие-то частицы попали в легкие. Это называется аспирационной пневмонией. Это тоже поддается лечению, но на данный момент еще ничего не известно.
— Что это значит?
Мисс Мерфи смотрит сурово.
— Это значит, что на данный момент ничего не известно.
Кевин
— Но как это могло случиться? Не понимаю. Как Эйдин… откуда вы знаете, что это сделала Эйдин? Она совсем не склонна к жестокости. Она…
— Мистер Гогарти, насколько нам удалось выяснить, несколько дней назад ваша дочь вместе с еще одной ученицей украли несколько рыбьих глаз в химической лаборатории и взяли у мисс Бликленд ее контейнер с мятным драже — да, я знаю, в это трудно поверить. Я здесь уже двадцать семь лет, и это…
Кевин чувствует чудовищную слабость.
— Мисс Бликленд приняла глаза за мятное драже и проглотила их, — продолжает мисс Мерфи. — Как явно и было задумано. Пожалуйста, держите себя в руках, мистер Гогарти.
— Я не понимаю. Откуда вы знаете, что это она?
— Она сама призналась медсестре Флинн. Она думала, что это поможет врачам.
— О господи. Я должен видеть Эйдин.
40
Тем временем Милли стоит в саду за домом в Дун-Лаэре и смотрит на окна. Месяц назад сын вытащил ее из закопченной кухни с обожженной рукой, кое-как замотанной кухонным полотенцем (рана уже зажила, хоть от нее и остался довольно большой шрам, около дюйма шириной — полоска бледно-розовой, все еще зудящей кожи вокруг ее птичьего запястья, будто браслет спортивных часов). Запасного ключа у нее нет, и Милли понимает: придется ей штурмовать Маргит таким же нетрадиционным способом: лезть через окно бывшей спальни Кевина.
Милли пробует ногой на прочность старый ящик — вроде бы не проваливается. Она приставляет его вплотную к задней стене, взбирается на него и с некоторым усилием упирается большим пальцем правой ноги в довольно широкую щель между крошащимися кирпичами. Да, запустила она дом, ничего не скажешь.
Только с третьей попытки ей удается довольно неуклюже поднять вторую ногу, дотянуться до оконной рамы и раздвинуть ее. С ее-то везучестью ей ничего не стоит сейчас свалиться навзничь и расколоть череп — потом ее найдут тут с сотрясением мозга и амнезией, увезут обратно в «Россдейл», и тогда она будет обречена вечно ходить по этому кругу ада. Милли хватается за раму и пытается забраться в комнату, но срывается и плашмя брякается на ковер.
Снизу, с пола, она разглядывает стены детской комнаты Кевина, оклеенные обоями с завернувшимися уголками — небесно-голубая туаль, а по ней все тот же, хоть и выцветший, рисунок: мальчики катаются на санках по сугробам и машут друг другу руками. На потолке все углы затянуты густой, причудливого рисунка паутиной. Милли закрывает глаза, чтобы немного передохнуть, и через некоторое время просыпается, вся дрожа. Неужели здесь всегда было так холодно?
В доме тихо. В гостиной Милли включает лампу и рыщет в поисках пульта — это инстинктивное, привычное занятие, как ничто другое, помогает ей почувствовать себя дома. Пульт обнаруживается под тощей диванной подушкой, но, когда Милли пытается включить телевизор, она вдруг понимает, что включать нечего.
Телевизор исчез.
Первая мысль Милли — что его увезли в ремонт. Но нет. Кевин же уже починил его. Остается единственный неизбежный
Следовательно, в ее доме побывали грабители.
Милли окидывает любимую запущенную комнату, знакомую ей, как никому другому, свежим подозрительным взглядом. Кто-то здесь определенно побывал: все не так, как должно быть. CD-плеера, который сын подарил ей давным-давно — замысловатого, глянцево блестящего устройства, — нет на его обычном месте на книжной полке: от него остался лишь на удивление толстый слой пыли в форме прямоугольника. Секретер открыт, выдвижной столик завален беспорядочными ворохами бумаг и брошюр, семейных фотографий, квитанций, рождественских открыток, списков…
Какие-то бумаги свалились со стола и рассыпались по псевдоперсидскому ковру.
С нарастающим беспокойством Милли опускается рядом на четвереньки: она понимает, что секретер — то самое место, где, вероятнее всего, и должна лежать расписка Сильвии. Но под руку попадаются совсем другие документы. Вот завещание Питера — давным-давно не актуальное, но каждые несколько лет она его перечитывает как своего рода доказательство его былой любви к ней, его безмолвной преданности. Чем дольше Милли ищет и не может найти этот листок, тем сильнее тускнеет память о том, как они его подписывали, и под конец она уже начинает сомневаться: «А не придумала ли я это?» Но нет: перед тем, как Сильвия с ней попрощалась здесь, у камина, они с ней совершенно точно стояли на кухне.
По пути Милли едва не спотыкается о стопку писем у входной двери. Она-то совсем забыла о непросмотренной почте. Интересного мало: Несколько счетов и два конверта из Банка Ирландии. Она вскрывает первый и обнаруживает, что кредит на ее текущем счету превышен на 200 евро. Но этого не может быть. У нее должно оставаться еще никак не меньше двенадцати тысяч! Милли вскрывает второй конверт — ежемесячный банковский отчет, — и загадка разъясняется: семнадцать снятий средств на суммы от сорока до двухсот евро за последние два месяца, иногда по два раза в день, в разных пунктах выдачи наличных, в Дун-Лаэре и за его пределами. Последний раз в аэропорту Дублина.
У Милли вырывается крик.
Она видит перед собой Сильвию Феннинг, стоящую в гостиной — ее густую гриву волос, ее крепкие ногти, барабанящие по столу. Видит, как Сильвия — ах ты, коварная предательница! — ласково склоняется над ней с одеялом в руках, как заботливо (теперь очевидно, что заботливость эта притворная, даже издевательская), щелкая во рту своей вонючей сладкой виноградной жвачкой, спрашивает, не нужно ли Милли снять наличные в банке — она, Сильвия все равно едет в магазин, ей это никакого труда не составит.
Она стала жертвой тщательно продуманного коварного мошенничества. Тут не только семнадцать случаев несанкционированного снятия наличных, но и гигантская сумма, взятая взаймы якобы для умирающего ребенка! Кевин, очевидно, был прав с самого начала: Милли уже не в состоянии сама о себе заботиться. Она недееспособна. И просто дура. Старая недееспособная дура, оставшаяся без гроша в кармане.
Сразу дюжина эпизодов с участием ее «подруги» всплывает в сознании Милли, и каждый проходит через этот новый гнусный фильтр, сквозь который становятся видны все темные мотивы ее помощницы, все ее преступные замыслы, отравляющие теперь все теплые воспоминания с самых первых дней. Неудивительно, например, что Сильвия так охотно согласилась прикрыть Милли после аварии у супермаркета, пыталась взять вину на себя и обещала не рассказывать Кевину о машине…