He как у людей

Хардиман Ребекка

— А сделать-то они что-то могут?

Кевин встает и осторожно подходит к жене.

— Помнишь, что было в тот раз? Когда она пряталась в исповедальне с мешком конфет. Ей нужно остыть. Я только что говорил с ней, и у нее действительно все хорошо, ей ничего не угрожает. Голос у нее нормальный.

Грейс задумывается.

— Приятного мало, конечно, — говорит Кевин. — Но завтра она вернется. Я уверен.

Грейс, его несгибаемая Грейс, начинает плакать, и видеть ее, всегда такую сильную, в этом состоянии невыносимо. Ему отчаянно хочется утешить ее, но он знает,

что потерял право на это.

Она по-настоящему красивая. Хотя ее аристократическая бледность сейчас бледнее, чем надо бы, и на этом фоне слишком резко выделяются темные тени на нежной коже под глазами, красота ее несомненна. Это факт, не требующий проверки. Кевин шагает к ней и решительно обнимает. Плевать на все. Он притягивает к себе жену, боясь, что она не позволит ему эту жалкую попытку утешения, но она позволяет. На Кевина снисходит покой, мощное ощущение восстановления гармонии мира. Грейс не отталкивает его — вначале просто стоит безучастно, словно мирный демонстрант, без сопротивления подчиняющийся полицейскому аресту, но потом наконец откликается. Она прижимается к нему все крепче, пока они не оказываются друг у друга в объятиях. Нос, уткнувшийся ему в шею, обжигает холодом, будто кусок льда, но сама Грейс под пальто, там, где его руки обнимают ее, божественно теплая.

Все мысли куда-то исчезают. Для него — невротика, безработного, только что брошенного отца четверых детей, подверженного стрессам — это миг блаженного успокоения, пусть и мимолетный.

— Я облажался, — говорит Кевин. — Облажался по полной.

Тело Грейс напрягается.

— Да.

— Я что, с ума сошел?

Она угрюмо хмыкает.

— Тебе виднее.

— Так и было. Я сошел с ума. Я виноват. Прости меня.

Он говорит ей, как ему ее не хватало, даже до всей этой истории — что истинная правда, — хотя они и живут под одной крышей. Она разжимает объятия.

— Я знаю, работа, — говорит он. — Нет, это все не о том.

Он нежно трогает губами одну ее щеку, другую, и, к его великому счастью, она не противится, во всяком случае, не бьет его с размаху по физиономии. Может, еще не все потеряно? Они целуются. Он чувствует, что она слегка расслабляется. Он покрывает поцелуями ее лицо, а потом спускается по шее все ниже и ниже. Это их проверенная и надежная схема действий — возможно, избитая, зачастую еще и сокращенная, зато привычная и знакомая. Но не теперь. Теперь все невероятно, восхитительно ново. Яркий всплеск любовной химии, словно и не было этих двадцати лет совместной жизни. Кевину хочется забыть обо всем прямо здесь, на семейном диване, но он сдерживается. Ему же нужно еще кое о чем ей рассказать. Он готов рассмеяться: такой неожиданный подарок — тлеющая страсть вспыхнула вновь, но даже в пустом доме, черт возьми, все равно не дети, так мать, одним словом, семья — все равно сумеют все испортить.

— У нас еще одна проблема.

Грейс снова напрягается и выпускает его из объя-тий.

— О боже. Мне лучше сесть, да?

— Да. И выпить, пожалуй, не помешает.

Грейс направляется прямо к столу, где стоит полупустая бутылка красного, и наливает два бокала.

—

Ну ладно, так какие еще новости меня ждут? Кевин тяжело вздыхает.

— Мама пропала.

— О господи. — Грейс качает головой и делает большой глоток. — Как это? Она что, ушла из дома престарелых?

— В каком-то смысле.

— В каком?

Кевин плюхается на тот самый диван, который еще минуту назад фигурировал в его эротических фантазиях. Беккет томно мурлычет, словно гордясь, что его рыжей шерстью покрыты все три подушки.

— Не знаю даже, с чего начать. Наверное, с того, что она сбежала из «Россдейла» ночью.

— Этой ночью?

Кевин кивает.

— И, скорее всего, ловила машину на дороге.

— Что?

— Или тебе будет интереснее послушать, как она подмешала транки охраннику в капучино?

— Ты шутишь.

— Приукрашиваю. Это был эспрессо.

— Но как, черт возьми…

— Судя по всему, она разработала сложный план, куда входила кража постельного белья из прачечной — у них там пропало несколько полотенец… да, и в придачу похищение сорока пяти евро у соседки по комнате. — Он делает паузу для театрального эффекта. — Мертвой соседки.

Грейс взвизгивает от смеха.

— Прекрати! Это ужас какой-то. Прекрати!

— Они считают…

— Так ты говорил с…

— С Шейлой Слэттери — помнишь, директор «Россдейла»? Она примчалась сюда вместе со своим приятелем Квазимодо.

Грейс снова заливается хохотом.

— Кончай!

Кевин довольно улыбается и тоже смеется.

— Миссис Слэттери и этот неандерталец стояли у нас на пороге и тихо психовали, хотя изо всех сил старались не показывать вида. Видимо, опасаются, что мы их засудим. Оказывается, накануне мама обошла половину комнат, со многими соседями торжественно попрощалась и потихоньку показывала им разные штуки из своего рюкзака, которые намеревалась использовать — я цитирую — «в бегах».

Грейс уже в истерике.

— Что, например? — с трудом выговаривает она. — Что у нее было в рюкзаке?

— Итак, по порядку. — Кевин рад. Наконец-то у них все как раньше. Кевин, маленькая лабораторная мышка, вышел в большой мир, собрал крошки историй и интересных наблюдений о разных людях и местах, где побывал, принес в свое маленькое гнездышко и теперь развлекает ими Грейс. — Банка пива, рулон туалетной бумаги, — Он уже сам ржет как ненормальный. — Да, и еще пузырек имодиума — как знать, вдруг в побеге внезапно проберет дрисня.

Грейс стонет от смеха.

Кевин наконец успокаивается.

— Но, конечно, никто не обратил на это внимания. Все решили, что она просто заговаривается.

— Ну, ей-богу… я просто не…

— Я знаю.

— Рассказывай, рассказывай.

— Где-то перед рассветом — не знаю точно, в каком порядке все это происходило, — она мило пообщалась с охранником при входе и подмешала ему в кофе снотворное. Как в кино. Спряталась в чужой комнате, запугав до полусмерти какую-то старушку-пенсионерку. Вроде как они еще раньше с ней поцапались по какому-то поводу. Я и знать не знал. Маме после этого даже запретили вьгходить в комнату отдыха.