He как у людей
Шрифт:
— Ну, пусть полиция с этим разбирается.
— Не хочется вас огорчать, но полицейское управление Клируотера мало колышут преступления, якобы совершенные в другой стране.
— Может, и нет, может быть, ты и права, — Милли выдерживает паузу. — Только вот интересно, что они подумают насчет мистера Пейла.
В глазах Сильвии читается неподдельное удивление.
— Интересно, что они найдут, если проверят последние выписки со счета мистера Пейла. — Милли выжидает, наблюдая за выражением ужаса на лице выпучившей глаза Сильвии, и добавляет как бы невзначай: — И его коллекцию живописи?
Неожиданно Сильвия бросается
— Гас? Гас! Гас!
— Отдай ключи, б…! — вопит Сильвия.
— Ничего, — хрипит Гас.
Но нет, дело плохо. Он сидит скорчившись, дыхание у него прерывистое, глаза закрыты. Сейчас он кажется совсем древним стариком. Милли берет его лицо в ладони.
— Где больно, Гас? Я вызову скорую?
Сильвия, не глядя на них, крепко сжимает в кулаках тонкие запястья Эйдин. Потом выпускает одну руку и отвешивает девушке хлесткую пощечину. Эйдин вскрикивает от боли. Все летит к чертям, и так быстро!
— Ничего, — повторяет Гас и тянет руку к затылку, чтобы пощупать рану. На пальцах остается кровь. Милли испуганно ахает, Сильвия с Эйдин оборачиваются посмотреть, что происходит, и тут Эйдин успевает воспользоваться моментом: она пихает Сильвию локтем в живот и на короткое время выводит ее из строя. Эйдин вскакивает, пулей влетает — почти ныряет — в ванную, захлопывает за собой дверь, и Милли слышит щелчок замка. Сильвия бежит следом и орет, требуя отдать ключи. Она молотит кулаками по двери, пока Эйдин не говорит совершенно спокойно:
— Если ты сию же минуту не уйдешь, я вызову полицию.
В квартире становится очень тихо, потом Милли слышит длинный звонок. Эйдин, должно быть, включила телефон на громкую связь.
— Девять-один-один, что у вас случилось?
— Психи долбаные! — говорит Сильвия, и вот она уже снова в гостиной — вихрем проносится мимо Милли и Гаса, все еще лежащего на полу, бросается к своей сумке, хватает ее и в три гигантских шага оказывается у двери.
Милли хочет догнать Сильвию, которая сейчас, должно быть, уже мчится по коридору и вбегает в лифт. Второй раз им ее, конечно, уже не найти. Милли, парализованная нерешительностью, уже готова все-таки бежать за ней, но тут же понимает: нельзя. Гас истекает кровью.
— Эйдин!
— Она ушла?
— Неси скорее полотенце, — говорит бабушка.
— Она ушла?
— Да! И скорую вызови.
Эйдин открывает дверь ванной.
— Боже мой… — шепчет она, увидев Гаса.
— Скорее! — кричит Милли.
На левой щеке у Эйдин отпечаток руки Сильвии, и все лицо мокрое от слез.
— Прости, дружочек, не хотела на тебя кричать, но, пожалуйста, поторопись.
61
Эйдин изучает сидящие вокруг семьи, пытаясь подобрать клинические термины для возможного стихотворения на медицинскую тему. Оказывается, в пункте неотложной помощи Клируотера можно найти немало источников
Гас с бабушкой скрылись за зеленой дверью — волшебным порталом, который открывается очень редко — примерно два раза в час, — и, когда это происходит, все головы в тихой, битком набитой приемной нетерпеливо поворачиваются в ту сторону. Они ждут. Кто-то играет на телефонах; какая-то тетка рассеянно обмахивается брошюрой под названием «Анальный зуд: причины и лечение».
Когда они были еще в квартире, Гас сказал, что скорая ему не нужна, и Милли подумывала даже сесть за руль «Мерседеса» Сильвии, но в конце концов они просто вызвали такси. Эйдин сидела впереди и слушала, как бабушка твердит: «Все будет хорошо, Гас. Все будет просто отлично». Когда эта мантра пошла на третий круг, Эйдин поняла, что бабушка просто заговаривает ему зубы, а на самом деле ужасно волнуется.
Иногда ложь необходима и даже благородна.
Ожидание изматывает, запах здесь больничный, и холодновато, и стулья казенные, но все же в этом месте есть что-то странно интимное. Здесь Эйдин ощущает небывалую до сих пор близость с гражданами этой страны — никакого сравнения с ее одинокой прогулкой по шоссе, или аптекой, или закусочной, или торчанием у бассейна в раздумьях о Шоне. (Возможности расспросить о нем Сильвию так и не представилось: этот поезд ушел в тот момент, когда началась заваруха.)
Всем людям в этой приемной так или иначе больно или, по крайней мере, нехорошо, им всем нужна помощь, и это, кажется, не оставляет места для какого бы то ни было притворства и вынуждает снять защитную броню. Для Эйдин это удивительно непривычно: сама она с этой броней никогда не расстается, разве что дома, с родными. Напротив нее на виниловом стуле цвета разбавленной мочи сидит усталая, очень полная молодая мать в джинсовых леггинсах, с тонким золотым пояском на талии, и держит на руках младенца. Девочка (в ушках у нее поблескивают крошечные лиловые точки бриллиантовых сережек) уставилась на Эйдин широко раскрытыми влажными глазами — так серьезно, что не ответить кажется невежливым. Эйдин трижды смущенно закрывает лицо пальцами, изображая игру в «ку-ку», но малышка смотрит на нее без улыбки, все тем же профессорским взглядом — холодно, изучающе. Эйдин это смешит. Пожалуй, надо попробовать написать стихотворение от лица маленького ребенка.
Время от времени входная дверь распахивается, впуская внутрь поток теплого вечернего воздуха, и Эйдин смотрит, как входят в приемную раненые и больные, обычно в сопровождении кого-то из родственников. Неулыбчивая женщина за стойкой администратора тут же велит им пройти регистрацию с помощью автоматов, расположенных у дальней стены. Пожилые люди явно теряются и не знают, что делать, но их все равно отправляют к терминалам. Эйдин это начинает раздражать: люди явно нуждаются в элементарной человеческой помощи и не получают ее. Бледная миниатюрная женщина с морщинистым лицом, в фиолетовой ветровке, в полном замешательстве стоит перед экраном и что-то тихонько бормочет. Для нее это все равно что кабина пилота или машина времени.