Хегальдины
Шрифт:
– Смерть, грязному шейдиму!
– Убить, черноглазую суку!
– Казнить! – подхватывают другой.
– Вырезать сердце, отрубить крылья!
– Утопить, тварь!
Ситри начинает рыдать; а вокруг нее возникает хоровод из озлобленных лиц. Она слышит, как кто-то плюет, и тут же ощущает влажную кляксу на щеке. Шлепок по затылку, по плечу, удар по бедру. Чья-то рука болезненно бьет по зубам. Гремори рвется через толпу, но не успевает – Корд, насладившись зрелищем, приказывает двум своим сателлитам схватить шейду.
– Через добровольные муки казни, ты очистишься, дитя! –
Солдаты пастыря, мягко планирует с авансцены, и Ситри видит их, видит плавную круговерть двух пар крыльев над собой. Как стервятники, думает она, вот такая плата за раскаяние в этом мире. Такая плата за доверие, за веру. А сама простая помощь – смерть. Убийство. Под видом очищения.
Она ощущает, как сердце внутри начинает выбивать глухую триаду; как испарина покрывает лицо и мгновенно испаряется черной дымкой.
– Смотрите!
– Она демон!
– От нее идет дым, она проклинает нас! Убейте проклятую мразь или мы все сгинем!
Ситри смотрит на свои ладони, где пот мгновенно высыхает, возносясь черной пылью над кожей.
Рывок за плечо, удар по ногам – она падает на колени.
– Узри же солнце, дитя, очистись от неверия и гнева!
С Ситри срывают капюшон, но она тут же зажмуривает глаза.
– Пошел к черту, жирная тварь! – она выдавливает слова сквозь стиснутые зубы, после чего получает короткий удар в лицо; сплевывает черную кровь в ту сторону, откуда прилетел кулак. – Можете сдохнуть все! Все вы! Тупое стадо!
– Ах ты подлая тварь! – взвизгивает пастырь Корд. – Ее сожрала ненависть, она не смогла выдержать отведенное ей испытание! Раскрыть ей веки, пусть же ее глаза воспарят прахом!
«… солнце же, коснувшись взора черного, испепелит глаза падшего хегальдина, и развеются они прахом и пылью над землей, навсегда ослепив мерзкого шейдима…», – слышит в голове Гремори заученные в детстве строки из Геннории.
Один из солдат упирается коленом в спину Ситри, поддерживая руками ее челюсть так, чтобы голова не опускалась; второй с силой раскрывает веки; проходит мгновение, и истерический крик разлетается по округе. Некоторые зажимают уши; но Корд с наслаждением смотрит, как глаза шейдима осыпаются, подобно черному песку.
Наконец, ее бросают лицом в грязь.
– Ублюдки!.. – рыдая, шепчет Ситри, приподнимаясь на локтях.
Корд отдает немой приказ солдату, и тот взлетает ровно над Ситри. Тишина. Кивок пастыря; а затем раздается шелест цепи. Ситри даже не успевает вскрикнуть.
Мощный взмах крыльев с одновременным рывком правой рукой; цепь натягивается, возвращая копье обратно в ладонь солдата.
Сателлит пастыря Корда коротко улыбается проделанной работе.
Все молча смотрят на тело, на лужу крови. Женщины прикрывают рты ладонями, страшась дышать рядом с трупом; а детей оттесняют себе за спины. Все боятся заразиться, хотя, знают, что это невозможно.
– Шейдим не достоин погребения в месте упокоения хегальдин! Это… существо, – с отвращением произносит Корд. – Это существо нужно утопить в
Пастырь быстро складывает крылья за спину, тем самым ставя точку в своем обращении. Гремори смотрит на него, вкладывая всю ненависть в свой взгляд. Корд спотыкается, но быстро восстанавливает равновесие. Он смотрит в толпу, словно желая найти виноватого, и останавливает взгляд на Гремори. Пастырь коротко ухмыляется, после чего неуклюже взмахивает крыльями, с трудом взлетает, а затем удаляется, оставляя несколько рыжих перьев за собой.
***
Как же воняет, думает Корд, пролетая над многочисленными домами «серых», ветхими настолько, будто их просто вкопали в землю. Вонючие шалаши, не унимаются мысли в его голове, да здесь сам воздух, как сонм навозных мух. Пастырь шумно сморкается, желая избавиться от призрачного ощущения зуда в носу. Сплевывает, и слюна попадает на спину пожилой женщины. Наконец, Корд пересекает реку Сарахада8, вздыхает с притворным облегчением. Нарочито театрально – он сам себе актер, сам себе зритель, но овации запаздывают, толпа пастырей Кордов оценивает выступление, важно кивает несколькими сотнями голов, после чего следует один хлопок, второй; и, наконец, взрыв аплодисментов. Поклон самому себе. Улыбка.
Взгляд пастыря, наконец, принимает ласку в ухоженных зеленых дворах, в каменных домах с круглыми площадками для комфортного приземления.
– Пастырь? Пастырь Корд! Приказано сейчас же сопроводить вас к архонту Вассаго! – раздается юношеский голос, что старается перекричать встречный ветер. Голос солдата, совсем молодого, с гладкими чертами лица, которые более характерны для девушки.
– Сопровождай же, прекрасный юноша! Только не гони, ведь я уже не молод! И спина не так крепка, и ягодицы не так упруги, а? – Корд смеется в лицо солдату, и, не давая тому времени для ответа, заканчивает: – Вперед же, я за тобой!
Он залетает за спину юноши, и его взгляд тут же разливается по телу ведущего юноши.
Проходит не так много времени, а хриплое дыхание пастыря слышится даже сквозь шум ветра.
– Может, стоит передохнуть?
– М… Может! Да! Вниз!
Лишь спустя еще две остановки они долетают до замка архонта.
Корд сгибается, с его губы свисает сталактит слюны, который он убирает пальцами, а затем вытирает руки о рясу.
– Все. Дальше я сам, мальчик. Я знаю дорогу, а ты лети… это, долг свой выполняй там, охраняй что-нибудь.
Пастырь покидает гостевую аватарану9, направляясь через галерею в главный зал. Он отмечает стерильную чистоту: мраморные полы здесь, как зеркала, а ковровая дорожка мягка, как постель. Корд завистливо прищуривается, смотря на белоснежную колоннаду.
– Наконец-то! Что случилось на твоей гребаной проповеди, Корд?! – Вскакивает с трона архонт Вассаго. – Что за цирк ты устроил, что за самоуправство?! – Он грозно приближается к пастырю, а тот лишь спокойно кланяется, раскрывая крылья, как того требует этикет.