Химера, дитя Феникса
Шрифт:
— Милостью Святой Церкви и знанием о крайней нужде в чистой и достойной одежде для героя, святой отец Пастор пре-под-но-сит Вам эти необходимые в обиходе вещи, с надеждой на скорую ау-ди-енцию. Потом Я должна поклониться и вручить вещи. Ой, извините, Светоч Путеводный Босик. Не извольте злиться — мне наказали вас одеть к торжеству.
— Спасибо за участие, но как видишь, Я одет и обут.
— Как же так, мне поручили важное дело, а Я опять все испортила, — более не сдерживая слез, произнесла служка.
Втянув её в комнату и усадив на кровать, Я принялся её успокаивать. Проревев первый испуг, незнакомка вскочила, низко поклонилась.
— Не дело девочкам восседать в комнате молодого господина. Наша матрона говорит, что так и до греха недалече.
Я
— А как ты меня одевать собралась? Через порог и не глядя?
— Я не подумала. Молодой господин не сердится? — с надеждой в голосе вопрошала девчонка.
Мне она показалась открытой и родной, скорее всего, напомнила сестру Мошью. Потом Я рассердился, небось разузнали про меня, и теперь не блудница шлют, а наоборот. Хотя, девку жаль, она такой же инструмент.
— Как твоё имя, представься?
— Агнешка.
— Кто же так представляется? Я Босик, третий сын мастера Богарда и Стеллы. Ныне брат Святой Церкви Светоч Путеводный. Давай ты теперь.
— Я Агнешка, не знаю, какая по счету дочь постояльца корчмы и блудницы Амели, ныне вещь святого отца Пастора, по праву долга. Пока его не выплачу усердием и прилежанием, не могу называться иначе.
— А как бы ты хотела, чтобы люди тебя называли?
Девчонка приосанилась, подняла подбородок и выпятила вперёд грудь.
— Я, Агнесс Огненная, дочь Святой Церкви Воительница Северной Пустоши.
— Почему Огненная?
— Ну, у меня будут длинные, рыжие волосы, собранные в косу. Красное платье и железный меч. Я назову его Карающая Длань. Я буду командовать большим отрядом и наводить ужас на отродья и тварей. И в каждой корчме будут мои портреты и барды будут петь баллады про меня. Вот.
— У тебя все получится.
— Эх, если бы не долг, пошла бы учиться. Тем, кто знает буквицу и цифры, больше платят.
— Велик ли долг?
— Ну, Маменька продала меня за 30 монет. Распорядитель, как он говорит, вложил в меня ещё столько же. А торганул за двести. Значица, хозяину Я должна выплатить четыреста.
— А почему не двести?
— Вот ты неразумный какой, а в чём интерес меня за ту же деньгу отдавать, тута всё честно.
— И много отдала?
— Эх, за полгода, что я тут, бремя только выросло. Сама виновата, то болтаю много, невнимательная, посуду недавно расколотила, скорее бы уже двенадцать зим случилось. Тогда могу греть постель господам и получать за это чешуйки. Тогда бы лет через двадцать отдала бы.
— Но это же рабство! — возмутился от души.
— Что ты, рабство — это, если бы Я выкупиться не смогла. А так всё по уму. Маменька получила возможность выплатить виру, господин — служку, я — кров, еду и надежду. Что мы тут болтаем, давай одевайся, скоро завтрак, а потом у тебя, у Вас, простите, учителя. — Поправилась Агнешка и начала готовить одежду.
Да уж, выбор Горбуна мне больше по вкусу. Широкие штаны соломенного цвета с оторочкой, такая же рубаха, то бишь косоворотка с красным воротом, поверх — безрукавка, отбитая гладким мехом. Кушак под цвет и соломенная шляпа с большими полями. Головной убор убрал сразу — только мешал смотреть и постоянно падал на нос. В завершении обувка, открытые носы и без подпятника. Да как же Я на улицу в нем выйду, али в лесолесье. Замерзну. Мысль, которая следом мне пришла в голову пронзила хуже ножа. Благодетель и не хочет, чтобы Я покидал городище. Оттого и одежда лёгкая. И всё что-то меня смущало, какая-то мелочь, пустяк, помимо того, что выйти надолго или сбежать в ней Я не смогу. Посмотрев на Агнешку, желая выспросить ответ, как узрел на груди её нашивку с стилистическим рисунком соцветия. Этот цветок Я знаю — это лилия королевская. На нашивке, конечно, не она, но очень узнаваема. Два крючка с утолщением сверху расходятся, как лира, посреди три линии с точками, символизирующими пестики и тычинки. Оглядев одежду, увидел на каждой детали такие же узоры или нашивки. Ну уж нет, клеймо на себя ставить не позволю. Взяв нож-коготь, подцепил нитку и распустил её, отрезав тем самым тавро. Оглядел результат, выглядело всё достойно. Штаны с прокрашенным
Повернувшись к служке, обратил внимание на её состояние: страх, близкий к панике, в кулаке зажаты нашивки.
— Избавься от них, лучше в огне. Я — Брат Церкви и принадлежу ей, а не святым отцам. Пошли уже, и не трусись, это мой выбор. Приходи вечером с лампадкой и углем, будем грамоте учиться, — попытался успокоить Агнесс Огненную.
В ответ она пронзительно взвизгнула и полезла обниматься.
— Полно тебе, а то, как говорит твоя Матрона, до греха недалече. — Смутив девушку, отстранился и пошёл на выход. Смешно семеня ногами, девка меня догнала, крепко сжимая кулачок и держа широкополую шляпу в другой руке.
— Куда ты, нам в обеденный зал, а это в другой стороне, — окрикнула меня и, схватив за руку, потащила прочь. Лишь краем глаза увидел тень, что шмыгнула в темноте коридора.
Ещё седмицу назад Я восхищался залом, где Септорий Олег задавал мне вопросы о таинстве посвящения. Сейчас же Я просто застыл столбом, жадно оглядывая открывшуюся картину.
Высокий потолок, украшенный картинами из священописания. На тучах восседали старцы, а толстые голожопые мальчики с крыльями, как у гужелицы после окукливания, играли им на лирах. Везде умиротворенность и величие, казалось, что большие своды сами по себе были сотканы из неба и туч, из солнечного света и звезд, потолок же покоился на массивных колоннах, кои поддерживали рослые кудрявые мужики, с листьями место промежности. Стены так же расписаны во весь рост. А на стенах большие полотнища со сценами охоты. Люди верхом на криволапах, с копьем и стрелами загоняли куслицу. Но если люд был нарисован точно и в правильных пропорциях, то живность была очень плохо схожа с действительностью. Куслица была начертана зачем-то с прямыми ногами и длинными ветвистыми рогами. Пол причудливой каменной мозаикой выложен, в центре — большой круг с чашей. У застекленных высоких окон стояли столы подковкой, за которым трапезничали вои, знатные Люды, ветераны и септы, а также святые отцы этого городища. Выйдя на центр, поклонился на три стороны. Разговор и смех за столом не утих, до меня просто никому не было дела, лишь пара человек кинули заинтересованные взгляды, и вои кивнули головой.
М-да, и что делать? Примкнуть к тем, кого знаю? Рядом с Олегом и Иваном нет свободных мест. А там, где они были, люди мне незнакомы и из разных каст. Я не вой, не храмовник, не господин. Тогда сяду туда, где мне будут рады. Нырнув в состояние Таланта, заново оглядел присутствующих.
Три золотых столпа — Святые отцы, отношение ко мне — безразличие. Более десятка человек светились багровой ненавистью, воины в большей своей части уважительно горели сиреневой дымкой, большинство мной или не интересовались вовсе, или были чёрными пятнами, не такими, как у стаи, там чистое зло, липкое и тягучее, а как тьма или туман, в котором ничего не видно, Я такое уже видел у Септория Марука Тёмного. А вот Олег, Храмовник с площади и ещё около шести человек искрились нетерпением, предвкушением и корыстью. Что же, делать? Стою, как неразумный в исподнем пред всем честным народом, посмешище, да и только.
Трижды поклонившись на три стороны, развернулся вспять и потопал к выходу. За столом кто-то поперхнулся, и ему тут же помогли крепкими ударами по спине. Разговоры утихли. Мне в спину ударила волна возмущения, негодования, удивления и откровенной веселости. Пойду поищу свой выводок, с ними хоть покушать, выпить или умереть интереснее.
На улице мне повстречалась Забава, громко хмыкнув, горделивой походкой прошлась, одарив меня букетом презрения и обиды. Знала бы ты, какие на тебя планы у твоего господина, бежала бы, аки собачина во время гона в лесолесье. Окликнув Стража, спросил его, где ближайшая корчма. Здоровый детина окинул меня скучающим взглядом. Затем в глазах мелькнуло узнавание, брови поднялись, и лицо растянулось в дружеской улыбке.