Химера, дитя Феникса
Шрифт:
— Под дурманом, потому и боли не чуял.
— Гушка, будь она проклята?
— Нет, то посерьёзнее было. Гушка слабит да разум закрывает, а этот говорить мог, да и кинулся, аки бешеный.
— Что с Босиком?
— Перегорел немного, да головой приложился. Жаль, завтра нам ход дали на Южный торжок сходить, охрану торга провести. Все должны были пойтить. А тут незадача.
— А со служкой чего?
— Порезали крепко лицо, шею, пузо полосонули, но не вбить хотели, дознавались чего-то.
— Где казна его, дознавались, — подал Я голос. — Он уйти хотел да старость
— Вот оно как. Будет разговор с тобой, ох и крепко ты дом толкнул. Эхом долго обратно по тебе прилетать будет. Чем ты думал?
— Сердцем, — ответил Я. — Так как разумом понимать всё, что тут кипит и брызжет, не сдюжу. На доброе дело Збижек Липкий пошёл, а его за деньгу чуть не порешили.
— Думаешь, служка одному себе тянул? С его руки ещё с десяток ели, вот они и озлобились, что потеряли доход. Не всё так просто, Светоч, не всё. Добавить есть что к рассказу Гварда Эльдара?
— Есть важное слово, что мне Борислав сказал перед тем, как прыгнуть.
— Какое же?
— Кто приказ отдал за деда и казну.
— Слово подневольного перед домом, как трава против дерева. О том молчи, не время ещё. — Олег заходил кругами. — На два дня оставить нельзя, только валялся, как червь, а тут уже в двух домах гостем был, с отцами трапезничал, уроки у самого Нестора Петровича берёт. Ближников выкупил. Посидели бы седмицу, забрал бы их. Глядишь, норов свой прижали.
— Жаль Борислава выкупить не успели. Глядишь, и ближники бы на свободе ходили.
— Правду желаешь? Сидел твой Борька на дурмане крепко, первым делом в городе её рыскать стал. Как деньга кончилась, начал пьянь у корчмы поджидать да дух из них выбивать. Потому и встретил себе купца редким товаром. Сам полез в кабалу, сам… Прознал поздно, а потом вы ему сами на дверь указали. Ты как с Яковом мириться собрался? Четверых из его дома приговорил. Да пятую чуть не выкупил. То на войну тянет, а кто ты, кто Дом! Я за тебя не полезу, грудью не встану. На выводок не надейся, они дети Храма отныне, а Пастор — их отец.
— Как и Павел, так и Амир.
— Запомни: без обоза любая рать — просто стадо худых вояк, что от голода друг друга скорее съедят, нежели ворога побьют. Покружи их месяцок по Лихолесью и можешь голыми руками брать, а обоз без деньги не возьмёшь. Так что, если тебе кажется, что меж ними вражда какая, то просто выгода разная. Без Амира домов деньгу не собьешь, без воев Стены просто камень, а казна в нём — сладкая ягода. Потому они друг за друга больше держатся, нежели за чем-то иным. Думай головой, а не сердцем. Оно тебе не укажет на истинное положение дел.
Чуть успокоившись и присев на стул, Олег вновь вскочил.
— Лариса! Лекарь где? Лариса!
— Чего раскричался? Тут лечебница, а не торжище! — в комнату зашла крепкая женщина лет тридцати, с усталыми глазами и осунувшимся лицом. Её можно назвать красивой, если бы не печать смертельного опустошения телесных и душевных сил. Слегка сгорбившись под тяжестью нерешённых задач, прошла к моей лежанке, оценив состояние и закидывая за ухо непослушную прядь, молвила:
— Мало мне увечных и подранных
— Что же Вы, дорогая моя Лариса, так на службу жалуетесь, не Вы ли клялись Матери Земле защищать и оберегать здоровье и жизни Люда? Не потому ли Вам дом самый просторный выдали и жгут драгоценные дрова и хворост? Потому сдержите гонор. Ставлю Вам первоочередное задание: треба поднять Светоча за ночь. По утру мы уходим походом, и он нам в нём необходим.
— Отсыпаться, питание горячее и травку заварить. Отвар три дня натощак. Памятку начерчу.
— Только разборчиво буквицы клином выводите, а то в крайний раз вместо подорожника, подснежники по всему городищу искал, а с золотухой особо не порысачишь, — подсказал дельный совет Эльдар.
— Испокон веков так писали, да и после меня так писать будут, то клинопись для травников, а не для хворых, дабы скудоумием своим самолечением не занимались, — возмутилась Лариса. — А Вам, многоуважаемый Олег, отвечу: в моей клятве слов о том Люде, что сами себя калечат, слов не было. Ибо есть знание, что хмель окромя бед ничего не приносит, а ежели ты о том ведаешь, чего же бражку хлещешь? О том десятке хворых, что я не жалую, речь и идёт, потому как все с корчмы али с куреня [6] идут.
— Завтра, Лариса, завтра он мне нужен! С рассветом уходим. А ты, Босик, подумай над тем, как от твоих шагов люд страдает. Пожурил служку, а в итоге двое упокоились, трое пострадали. Где и кому легче стало? Не ломай устои городища, тут давно все на своих местах, от того это всё стоит и работает. Бывай. Эльдар, благодарю за помогу, будь здрав. — Отбив сапогом мерную дробь, Септорий вышел из лечебницы.
— Уважаемая Лариса, скажите, как здравье ветерана Смита и служки Збижека?
— Плохи очень. Ветеран весь в жару сильном, что Я только не пробывала, вроде и повязки сухие, и питьё принимает, а всё на месте стоит, как на весах, не пойму, что положить, чтобы чашу на исцеление подвинуть… Служка тоже тяжелый, заштопала, вываренную мочу нанесла, вроде не мокнет, а вот с животом беда. Я кишки затворила, чтоб кровь внутрь не пустить, но это на седмицу другую. Потом открывать нужно, если за время не поправится…
— Могу Я их проведать? — робко спросил врачевателя.
— Пошли, воды сдюжешь отнести? Скоро обойти всех нужно, да списки травнице готовить. До вечера бы успеть, иначе не отправлю служку, в лес опасаются ходить после захода.
Эльдар живо вскочил с койки. — Я воды возьму, устал лежмя лежать, хоть ноги разомну.
Выдав нам таз, ведро с чашей, велела набрать воды. Сама осталась в малой комнатушке, заставленной всякими ящиками, бутылями и корзинка, и, пробиравшись сквозь сушившиеся веники трав и растений за повязками, Лариса догнала нас у колодца и повела по дому. На лавках, луках, да и просто на полу лежали и сидели Люди. Кто-то стонал, баюкая увеченную руку, кого-то била судорога в мятежном сне. Остальные вели неторопливый разговор, мешая с байками и побасенками последние слухи.