Хирург Коновалов
Шрифт:
– Тут еще не успели убрать.
Это я вижу. На полу что-то валяется, я даже не понимаю, что именно, в основном, белое. Иногда красное. А у дальней стены, прямо на полу, согнув ноги в коленях, положив руки на согнутые колени, сидит Вадим. Я вижу только светловолосую макушку.
– Что с ним? – получается шепотом.
– Спит.
Этот Евгений Сергеевич отвечает спокойно, как о чем-то обыкновенном. Будто это нормально, что человек спит на полу в операционной. Кажется, я где-то видела такие фотографии. Кажется, это символ героизма и самоотверженности врачей.
– Почему… почему здесь? Может, его разбудить?!
– Не надо. Спит – и пусть спит. Ему сейчас надо. Через полчаса разбужу.
Алферов говорит все это по-прежнему спокойно. Меня начинает трясти. И вопрос, который я задаю, вылетает сам собой. Накладываясь на Офицеровский «фарш».
– Все… все прошло успешно?
Хирург молчит так долго, что я поворачиваюсь к нему. А он смотрит на Вадима.
– Два раза сердце запускали, – начинает он медленно и размеренно. – Я думал, Вадим Эдуардович анестезиолога убьет. Никогда не слышал, чтобы он так матом орал. Чую, будут потом под коньяк мириться, – он качает головой. – Помню, я, когда ему первый раз ассистировал, то сказал фразу… Вадим Эдуардович потом долго меня за нее троллил и говорил, что такая сентиментальность для хирурга – стыдно.
– Какая фраза? – тороплю я замолчавшего Евгения Сергеевича.
– Пациент никогда не узнает, как близок был к уходу на тот свет.
Осмыслить не успеваю. Алферов поворачивает голову, и я поворачиваю вслед за ним. Теперь он смотрит на большой белый экран у противоположной стены, на нем черные прямоугольники. С запозданием пониманию, что это рентгеновские снимки.
– Вот он меня в сентиментальности обвиняет. А сам, знаете, как это называет? – мотает головой в сторону белого экрана.
– Как?
– Портал к Богу.
Это последняя капля. Я больше не могу здесь находиться. В месте, где забирают людей с порога на тот свет. Где открывается портал к Богу.
Мы выходим в коридор.
– Так вы его разбудите?
– Обязательно. Вадиму Эдуардовичу передать, что вы его искали?
Судя по всему, этот Алферов знает, кто я. А не все ли равно теперь? И что ответить? Нет? Что Вадим сам увидит мои звонки и сообщения? Киваю утвердительно.
– Да, передайте, пожалуйста. Что я его искала. Он знает… по какому делу.
Алферов невозмутимо кивает в ответ.
Я возвращаюсь в административный корпус. По дороге покупаю в кофейном автомате большой стакан капучино, открываю свой кабинет, сажусь за стол и бездумно пью кофе. Когда звонит телефон, остатки кофе проливаются на стол.
Это Вадим.
– Привет. Уже убежала? Извини, я тут слегка застрял.
– Я тебя жду.
В ответ пауза.
– Ладно. Тогда… где тебя подхватить?
– У твоей машины встретимся.
Как будто повторяется та ситуация, когда Вадим демонстративно ждал меня после нашего апдейта в субботу. Я стою у его машины. Сейчас мне плевать, если меня кто-то увидит рядом с его машиной.
Когда он подходит, я ничего не могу с собой поделать – вглядываюсь в его лицо. Если бы я не знала…
– Я за рулем, – мой тон максимально не терпящий возражений. Вадим не спорит, пожимает плечами.
Открывает передо мной водительскую дверь.
– На гашетку сильно не дави, она дурная.
Мы едем молча. Пока не знаю, о чем говорить, я пока все еще подбираю слова. А Вадим… На половине дороги я замечаю, что он снова уснул.
Да, все повторяется, только со сменой ролей. Теперь я везу его спящего с работы. Но есть, что называется, разница. Если я не справлюсь, плохо выполню свою работу, то, например, встанет регистратура. И весь холл клиники будет полон злыми возмущенными людьми.
Живыми людьми.
А если Вадим не справится со своей работой, то человека не станет. Человек уйдет через портал. Запоздало удивляюсь точности сравнения. Этот матовый белый экран с черными снимками действительно похож на портал. И Вадим тот самый человек, который может его открыть или закрыть.
Мы останавливаемся на светофоре, я поворачиваю голову и смотрю на Вадима. Вот в соседнем кресле спит человек, в силах которого решать, будет жить человек или нет.
Я же знала это. Теоретически. Но просто не задумывалась. Ведь у хирургов на операционном столе кто-то умирает. Не могут выживать все. Сколько у тебя таких было? Что ты чувствовал? И почему я раньше ни разу, вообще ни разу не задумалась о том, из чего состоят твои рабочие будни?!
Вадим просыпается ровно в тот момент, когда мы подъезжаем к шлагбауму. Несколько раз моргает, потом просыпается окончательно. Достает телефон, чтобы открыть въезд.
– Магнитные бури, наверное, – вздыхает. – Снова вырубило. Я у тебя спящая красавица.
– Ты у меня восьмидюймовочка.
Ухмыляется этой незамысловатой шутке. А я думаю о том, рассказал ли ему Алферов о том, что приводил меня в операционную, и я видела там Вадима спящим на полу. И почему-то мне кажется, что не сказал. Не знаю, почему.
***
– Ты меня побьешь. И будешь права. Сам же позвал, но…
Я смотрю на то, как Вадим медленно снимает кроссовки
– Ты даже есть не будешь? Сразу спать?
Кивает виновато.
– Сам не знаю, что со мной такое сегодня.
Я знаю. Машу рукой в сторону спальни.
– Нет, – упрямится. – В душ я все-таки схожу.
Я как раз наливаю себе кофе – я освоилась с кофеваркой Вадима, когда слышу, как он шлепает босыми ногами из ванной. А потом окликает меня из спальни.
– Инн…
Кофе отменяется.
Скидываю джинсы и футболку, устраиваюсь рядом. Вадим в одно движение притягивает меня к себе, утыкается носом в грудь. У меня там не во что особо утыкаться, так мужчины должны утыкаться размер минимум в пятый. Но Вадима все устраивает, умиротворенно сопит. Рука моя сама собой поднимается, ложится на его макушку, ерошит волосы. Вадим что-то довольно буркает, а потом, скоро, под движением моих пальцев, затихает.