Хищная книга
Шрифт:
— Знаешь, моя старшая сестра, она меня просто ненавидела. — Фердинанд смотрел в какие-то дали, словно специально созданные для тех, кто хочет выглядеть настолько взволнованным собственными россказнями, что якобы не в силах больше ни на чем сфокусировать взгляд. — Я был еще ребенком. Я был любимчиком семьи, на которого направлена вся забота и все внимание, и это ее бесило. Она выучилась давать мне тумака, очень больно, и, не успевал я заплакать, визжала нашей няне, что я ее шлепнул, так что меня наказывали. Она воровала разные мелочи и складывала их мне под подушку. И вот однажды, когда ей было, должно быть, около тринадцати, а мне восемь… были каникулы, и она за завтраком объявила, что утром пойдет в Южный Кен [27] .
27
Южный Кенсингтон.
— Что? — спросила Миранда, уже стоявшая в дверях в платье, которое в восторге к ней прильнуло и легкой дымкой ласкало ее фигуру.
— Я встал на стул и вымыл тарелки. Я их отскреб и надраил, вытер насухо, и я сложил их, сделал стопку сверкающей чистотой посуды, и показал ей, и спросил: «Теперь мы можем, можем мы пойти в Южный Кен?» А сестра снова уселась читать свой журнал, оглядела меня и сказала, что пойти мы не сможем, потому что мама велела ей прибраться в своей комнате, прежде чем уходить из дома, а ей сейчас совсем не хочется этим заниматься. И знаешь, что я тогда сделал?
— Ты убрал за нее в комнате?
— Я подмел в ней, я расставил все на места, я сложил ее одежду; вытер пыль, даже прошелся по полу пылесосом. Когда я закончил, это была совсем новая комната. И я показал ей ее комнату, а она стала шарить ладонью под кроватью, чтобы найти пыль, и казалась очень огорченной, что я так хорошо все убрал. А я продолжал приставать к ней: «Теперь мы пойдем в Южный Кен? Пойдем?»
— И вы пошли?
— Нет, потому что она тогда сказала, что никуда не пойдет с таким неряхой, и велела мне надеть мой воскресный костюмчик, который я ненавидел. Там был галстук и шершавый воротник, и я в нем выглядел полным кретином. Но я надел его и позволил ей расчесать мне волосы на этот идиотский прямой пробор, так что они прилипли к голове как две мокрых тряпки. И вот в таком идиотском виде я все канючил: «Пожалуйста, пойдем, пойдем в Южный Кен!»
— Скажи, что вы пошли.
— Ну, в конце концов она надела пальто, и мы спустились по лестнице к входной двери, и уже вышли, стояли на верхней ступеньке крылечка, когда она сказала: «Ну, пока, тебе можно только досюда». Я так и застыл, и спросил: «Как это только досюда?» Знаешь, у меня уже слезы текли по щекам. А она так глянула на меня и говорит: «Я пошла, а тебя оставляю здесь». Я заревел: «Я хочу пойти в Южный Кен. Ты обещала. Ты обещала взять меня в Южный Кен». А она взяла и пошла прочь, оставив меня реветь на крыльце. Через полквартала она остановилась, повернулась ко мне и крикнула: «Болван, ты живешь в Южном Кене!» И убежала за угол.
В сентиментальной тишине пятисот тонн металла, мчащихся по кованым железным фермам со скоростью ста километров в час, Миранда вскинула взгляд на Фердинанда:
— Это правда?
Хотя все чувствительные сенсоры, которые только есть у женщин и которые называются интуицией, уже дали ей утвердительный ответ. Слишком много горечи звучало в слове «сестра», когда он рассказывал.
— Нет. Ни слова правды. Я люблю свою сестру, она любит меня, и мы будем жить долго и счастливо.
— Бедняжка. — Миранда, улыбаясь, зашла в купе и села рядом с Фердинандом. Она целовала его, а он целовал ее и обнаружил, что видит в этом какой-то особый смысл. Высказанная вслух правда приносила с собой
28
Иоанн 8:32.
По утрам озеро Леман [29] долго спит, окутанное серо-голубой дымкой, которая не рассеивается, пока солнце не дотянется тусклыми лучами до самой восточной оконечности гор. Тогда как по волшебству шпили церквей, купы деревьев, скалы и парусные лодки являются из ночного небытия, материализуясь в живописном пейзаже, так и просящемся на холст. Перегноуз лишь восхищенно вздыхал, глядя на открывающуюся с петли горной дороги над Лозанной нескончаемую панораму серебристого озера, возникшего из-под утреннего тумана. Эти красоты могли бы тронуть душу самого низменного из созданий и превратить в поэта любого хоть сколько-нибудь утонченного человека. Барри поскреб у себя в заднице, мощно отхаркался, опустил боковое стекло и плюнул в голубые дали. Порыв злокозненного горного ветра из страны кантонов отправил мокроту в точности по обратному адресу, и потеки зеленых соплей залепили Барри лицо.
29
Французское название Женевского озера.
— С добрым утром, — оживленно сказал он, поворачиваясь к Перегноузу и размазывая на лице липкую грязь с помощью рукава. — Так вы уже проснулись?
— Где мы?
Барри скосил взгляд на дорожную карту и ухитрился три раза сменить полосу движения, прежде чем вопль Перегноуза заставил его снова посмотреть вперед.
— Как раз подъезжаем к какому-то Монтриюксу.
— Монтре, цветок на берегах Женевского озера. Мы в Швейцарии?
— Да, границу перемахнули, даже не заметили. Вы спали.
— А вы всю ночь провели за рулем.
— Нет, я останавливался соснуть после границы. Мы не выбились из графика?
Перегноуз взялся за карту, посмотрел на нее, потом глянул на часы. Они продвигались гораздо успешней, чем он ожидал. Они могут приехать на место даже раньше срока. Улыбнувшись Барри, он заметил, что белки глаз у юноши испещрены красными прожилками, а зрачки сжались в булавочные головки.
— Думаю, мы заслужили кофе, — сказал Питер. — Заедем-ка в Монтре.
Барри послушно повернул урчащий «бентли» вправо, и они спустились в просыпающийся город.
Словно темное боа, струящееся по покрытому яркими бликами рельефному телу экзотической стриптизерки, въезжая в мрачные, сырые туннели и вырываясь из них на солнечный свет, «Восточный экспресс» двигался то внутри, то поверху, то вокруг гор и пропастей австрийских Альп.
А внутри, в любви, в движении, в объятьях, в соприкосновении, в тесноте, в интиме купе, в темноте и на свету метались Миранда и Фердинанд. И говорили. О, как они разговаривали. О великом и о мелочах. Словно бы Фердинанд своим правдивым рассказом выворотил камень обмана из плотины у моря доверия, и слова хлынули потоком. Впервые они понимали друг друга, впервые им было хорошо вместе. Фердинанду оказалось удивительно приятно не вспоминать заученные строки «биографии», а Миранда была счастлива, что снеговик тает. Даже молчание было уютным В конце концов они поднялись, привлеченные обеденными шумами, звоном подносов, запахами копченостей, а потом, когда за окном серые скалы проносились вплотную к вагону, да горные потоки стремились по своим усеянным валунами каменистым руслам, Миранда отвернулась от этой безмолвной картины и перехватила взгляд Фердинанда.