Хлеб
Шрифт:
Земледелец добывает хлеб в поте лица, урожай всегда будет зарабатываться тяжким трудом, и пророчества о легком и сладостном хлебе — это убогая мечта лодыря. Есть древнеримская притча. Вольноотпущенник Гай Фурий Кресим стал собирать со своего участка больше, чем другие с целых латифундий. Соседи сначала завидовали, потом стали обвинять в колдовстве — переманивает урожаи. Дошло до суда. Гай Фурий принес на форум все свои орудия — тяжеленные мотыги, увесистые лемеха, пригнал сытых волов. «Вот мое колдовство, квириты, но я не могу принести на
Ныне агроном, объясняя свой урожай, к тракторам и комбайнам должен прибавить тома глубоких и честных книг, ночи, отданные выбору верного решения, и незапятнанную совесть работника, имеющего дело с живым.
…Уходил я от Терентия Семеновича с чувством, будто я новобранец старого-старого полка, идущего своим путем немеренные годы, полка, подчас редеющего до взвода ветеранов, но — бессмертного. Уходил, зная за чем пришел.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. 1963 ГОД
1
У правления — возбужденные бабы. Плакат с громадными цифрами «75 и 16». Это также рубежи: нужно произвести по семьдесят пять центнеров мяса на сто гектаров пашни. Поэтому нашему колхозу задание: скупить у колхозников коров. Бабы и волнуются.
Парторг на стремянке — прибивает лозунг: «Сделаем десятый целинный урожай рекордным! Будет 500000 пудов отборного хлеба!»
— «Отборного»… Отберут, понимай, у хозяйства?
Мы с председателем Николаем Ивановичем обрабатываем в кабинете Ефима.
— Ну, товарищ Голобородько, некогда, нам в район ехать. Продаешь колхозу корову? — Николай Иванович старается быть твердокаменным.
— Я ж говорю: забирайте вместе с пацанами.
— Гарантируем: колхоз будет продавать молоко.
— Продавать да покупать — то цыганское дело. Пусть в своей стайке стоит.
— Сена не дадим, с кормами туго.
— А нет кормов — на хрена скот скупаете?
— Ты что — не слыхал про рубежи? Семьдесят пять центнеров мяса на сотню га!
— А вы слона купите, сразу будет семьдесят пять. А толку столько же.
— Все дуришь. Я вот сдал корову — и вольный казак. Агроном, — ставит меня в пример, — вовсе без скота.
— Агроному Шевчуки помогают, а вы все равно не жилец тут.
Стою, гляжу в окно. Ефим прав, чего там.
— Ладно, до вечера подумай. Нам ехать пора.
Ушел Голобородько.
— И какой умник выдумал это? — возмущаюсь с глазу на глаз с председателем. — Ведь нам этот скот не прокормить.
— Чует сердце, не убраться мне отсюда добром, — вздыхает председатель. — Ладно, пошли, пора.
Перед правлением парторг спрашивает:
— Гляди, Виктор, ровно?
— Хорошо. Кто отбирать-то будет? — переиначиваю, подражая Ефиму, слово «отборный».
— Эй, черт, где ты раньше… — расстроился парторг, — Надо было — «отличного», что ли…
— Садись, только-только успеем! — торопит председатель, — После, бабоньки,
— Ну, товьсь, агроном, будут нам вязы крутить, — наставляет Николай Иванович дорогой. — Тебе в новинку, так что думай, что сказать.
— Буду говорить, что думаю. Совещание — значит совет.
— Охота быть козлом отпущения? На ком-то одном всех будут учить… Самое важное — что не на тебе.
— Вот каждый только и думает — «пронеси», — отвечаю я.
2
Въезжаем на площадь перед бывшим райкомом. Здесь уже с десяток «газиков», «летучек», у коновязи чьи-то кошевки — дальним пришлось добираться в санях. Собрались соседи, не видевшие друг друга месяц, а то и два; минута вольная, курят, греются на солнце, шутки, побаски, смех. Шоферы, копируя председателей, тоже своим кружком. В каждом кружке, понятно, свой объект беззлобных насмешек.
Николай Иванович за руку здоровается с соседями, представляет меня:
— Вот наш агроном, крестить привез.
— С новичка положено, — требует некто в собачьих унтах. — По копейке с гектара пашни.
— Это уж как водится…
— А то дождь обойдет…
Жмут мне руку, негромко интересуясь у Николая Ивановича насчет моей персоны. («Откуда парень?» — «Да свой, бригадиром был». — «Это тот, из целинщиков, что с Сизовым?»)
— Здравствуйте, степняки! — приветствует, выходя из черной «Волги», Еремеев. Он представляет обком, полувоенный костюм сменен на пальто, шляпу. Только что позавтракал. Вместе с ним Сизов, Плешко и наш новый секретарь парткома. — Как настроение — бодрое?
— К нам на сев, товарищ Еремеев, тянет степь? — вежливо заговаривает наш сосед, седецький Чичик.
— У вас теперь свой вожак, не подводите товарища Щеглова, — выдвинул Еремеев секретаря парткома, — А то по старой памяти придется кой-кого вздрючить, а?
— Думаю, не будет нужды, народ зрелый, — сказал Щеглов. — Докуривайте, товарищи, да в зал, время.
Зал заседаний. На трибуне сундукообразный старый приемник. Из него доносится: «Даю техническую пробу. Раз-два-три-четыре-пять… Проба, проба… Пять-четыре-три-два-раз». У сундука колдуют связисты.
Входят и усаживаются, по обычаю, в дальних рядах. Постепенно говорок стихает.
За стол президиума садятся Еремеев, Плешко со звездой в лацкане, Сизов, Щеглов.
— Товарищи, проходите вперед, тут свободно, — тщетно взывает Щеглов, — Товарищ Чичик, Николай Иванович, а ну подавайте пример.
Переходим поближе.
Минута настала. Щеглов позвонил, стихло. Приемник прокашлялся, булькнул водой из графина и голосом секретаря обкома Кострова заговорил:
— Товарищи. Мы собрали вас перед очень ответственной порой. Не сегодня завтра южные районы приступят к севу. Нынешняя весна необычная. В наших руках теперь такой козырной туз, как пропашная система. «Королеве полей» мы нашли достойного жениха — кормовой боб.