Homo
Шрифт:
– Любуетесь, сэр? — вывёл меня из полузабытья льстиво приглушенный голос коридорного.— Могу Вас и ещё кое-чем порадовать: в соседнем номере (прямо за этой стеной) поселилась Ваша соотечественница - кинозвезда Линда Джонсон, та самая, чьи фотографии на днях напечатали в “Фигаро”.
– Ну а мне-то, что до неё?
– пожал я плечами в ответ, невольно вспоминая при этом кукольно-изящное личико этой актрисы, только что получившей очередного “Оскара” за лучшее исполнение женской ради в изрядно нашумевшей, но пустой мелодраме.
– Как изволите, сэр,- поклонился мне коридорный, даже не пытаясь скрыть своего удивления от моего ответа.
Может быть, при других обстоятельствах его реакция на мои слова и вызвала бы у
Нет ничего удивительного в том, что ещё сравнительно недавно возможность подхватить это заболевание была практически нереальной, и только специфика развития медицинской науки XXI века создала условия для её появления. Перерастание медицины из искусства в науку позволило сорвать повязку незнания с глаз врача, но ещё не дало ему силы для борьбы с увиденным. Мы — медики двадцать первого века, слишком часто можем предсказать исход заболевания, но слишком редко можем его изменить.
Больше того, мы ввели в медицину точность и достоверность, которые позволили нам понять, что даже те улучшения, которых мы с таким трудом добиваемся, в большинстве случаев зависят от способности человеческого организма к самоподлечиванию, а не от эффективности используемых нами лекарств. И, следовательно, основная часть нашей деятельности должна заключаться в умении делать хорошую мину при плохой игре.
Какое-то время это сравнительно неплохо мне удавалось, и я даже назначен был врачом-консультантом одного из крупнейших в Соединённых Штатах гастроэнтерологических центров. Только не подумайте, что я должен был изрекать истины в последней инстанции для тех десятков и сотен врачей, которые работали в самых разнообразных отделениях и лабораториях центра. Они и без меня достаточно хорошо знали то дело, которому посвятили всю свою жизнь, тем более что им и не приходилось заниматься гаданием на кофейной гуще, поскольку современные средства диагностики позволяют совершенно определенно высказываться о причине и исходе того или иного недуга, с которым обращаются к нам заболевшие люди.
Моя работа заключалась в другом: я должен был уметь делать вид, что я знаю и умею всё, я должен был играть роль той соломинки, за которую хватается погибающий иди считающий себя погибающим человек. И я это умел, хотя никто не учил меня, как это делать, и я никогда не кончал не только специальных актёрских курсов, но даже не играл в любительских школьных спектаклях.
Если не считать довольно редких случайностей, мне, в основном, приходилось заниматься двумя видами внушения: доказывать погибающим больным, что их дела несомненно, хотя и медленно, идут на поправку и убеждать чувствительных, но не тяжёлых хронических больных в том, что ещё один, ну на худой конец два-три курса лечения и они навсегда забудут о своих горестях и печалях. И, как я уже говорил, до недавнего времени это у меня неплохо получалось, а вот последнее время… Наверное, я действительно устал ото лжи, и эта ложь стала так или иначе проявляться на моём лице или проскальзывать в неконтролируемых интонациях моего голоса, когда я привычно пытался прибегнуть к ее помощи. Больше того, мне стало казаться, что ко мне на приём начали попадать одни только парапсихологи и телепаты, свободно читающие мои мысли и улавливающие моё к ним отношение. Во всяком случае, повторные прослушивания
После нескольких подряд грандиозных скандалов, которые закатили в моём кабинете пациенты, имеющие желание и возможности для того, чтобы считать себя тяжело больными, и потому до глубины души обиженные моим внутренним (я подчёркиваю: внутренним) несогласием с ними, я понял, что мне надо или менять свою профессию или попытаться, как следует отдохнуть, чтобы возвратить свою прежнюю стойкость и сноровку. Вот почему я и оказался в этой давно уже опостылевшей мне туристической поездке.
Казалось бы, отдых и отвлечение от привычного стереотипа должны были хоть в чём-то улучшить моё самочувствие, но вместо этого у меня появился лишь новый повод для усиления моей тревоги: я стал ловить себя на том, что почти всё время слышу какие-то голоса, спорящие, беседующие, а подчас и приказывающие что-то кому-то. Я был медиком и не мог не знать, что подобная симптоматика почти никогда не бывает случайной, и что одним отдыхом от неё ещё никому не удавалось избавиться. Больше того, я заметил, что чаще всего эти голоса преследуют меня в многолюдных помещениях и почти всегда исчезают, когда я остаюсь один, что ещё больше усугубило мою необщительность, заставляя меня предпочитать своё собственное общество любым экскурсиям и пирушкам.
Ну вот, стоило только подумать о чёрте, как он уже тут!
– в сердцах подумал я, услышав отчётливый женский плач с причитаниями. Теперь уже голоса начали преследовать меня и в пустой комнате.
– Господи, да за что же меня так? Чем я перед тобой так провинилась?
– ясно доносилось до меня из-за стены.
– Только вроде и начало в жизни что-то получаться, только бы жить да жить… Нет, я не могу так! Снова начинать всё с начала, снова унижаться и пресмыкаться, снова стать чей-то игрушкой, домашним животным? Нет, ни за что! Лучше уж сразу покончить со всем эти проклятым, звериным миром. Будьте вы все прокляты!
Мне трудно сказать, как бы я повёл себя дальше, услышав этот, казалось бы, явный бред, возможно даже просто обратился бы к ближайшему психиатру, но где-то за 1-2 секунды до конца этого плача я услышал стук открываемой оконной рамы и вспомнил об обрыве под нашими окнами, и это разом разрешило все мои колебания: не думая больше ни о чём, кроме “будь что будет”, я сумел преодолеть расстояние до соседской двери за единый бросок и уже на его излёте, ударом плеча выбив некрепко державшуюся дверь, влетел на середину чужой комнаты.
Ошеломлённая неожиданностью моего появления девушка, стоявшая у открытого окна, на какую-то долю секунды замерла от испуга, и этого мига оказалось достаточно для того, чтобы успеть схватить её за ноги и рывком свалить на пол. Как видно, при падении она изрядно ударилась головой и возможно, даже потеряла сознание, во всяком случае, крик о помощи она издала только тогда, когда я, подняв её на руки, собирался перенести её на диван.
– Не орите! Чёрт вас подери! — зарычал я. — Мало того, что вы собирались причинить столько неприятностей своим родственникам и знакомым, готовясь выпрыгнуть из окошка, так вы ещё хотите, чтобы и меня обвинили в попытке изнасилования.
Не знаю, что именно подействовало на Линду, то ли несоответствие между моим тоном и преданным собачьим взглядом, который сам по себе появился у меня при взгляде на неё, то ли мои слова о покушении на самоубийство. Во всяком случае, она разом оборвала свой крик и впервые посмотрела на меня достаточно осмысленно и заинтересованно.
– И не стыдно вам, - продолжал ковать я железо, пока оно горячо —такая красивая, умная, талантливая и чуть не сделали такую непоправимую глупость.
Ответом мне был поток удивительно крупных прозрачных слёз, сделавших её и без того огромные глаза ещё больше и прекраснее.