Хождение Восвояси
Шрифт:
– Обманывая врага, лицо еще никто не терял, Тонитама-сан, – почтительно возразил Наоко Ивухо, новый Вечный, невысокий и узколицый, с украшенным золотыми палочками пучком волос на макушке – единственной растительностью на лысой, как картошка, голове.
– Мы потеряем лицо, когда враг разоблачит наш обман, – глядя мимо собеседника, изрек одноглазый маг. – А он разоблачит. Я достаточно слышал про него, чтобы это знать. А еще мы потеряем амулет Тишины, который он не станет обменивать на два мёртвых тела.
– Погодите, мы сейчас вообще о чем говорим? Вы когда-нибудь слыхали про ребенка, заморившего
– Проголодаются по-настоящему – начнут есть! – сердито выпячивал он толстые слюнявые губы. – Небольшое воздержание пойдет им на пользу! Особенно мальчику! Он – будущий даймё, а не муж гейши!
Нивидзима отхлебнул из чай и прикрыл глаза, наслаждаясь тонким вкусом южных хризантем и ранней земляники. Аромат, достойный вечности… и Вечных, как не преминул бы добавить громогласный гурман Таракану-сан.
Как и ожидалось, голоса делились. Когда выскажутся остальные члены совета, неизвестно, в чью сторону богиня удачи покатит свое колесо. Мало среди них найдется любителей жареных огурцов и нахальных ремесленников. Жаль детишек…
– Если уважаемые старшие братья дозволят высказаться младшему брату, – голос Исами Сусами, самого молодого Вечного в истории совета, надевшего пояс своего учителя, звучал почтительно, но без традиционного подхалимства молодого члена совета перед стариками. Нерояма отметил сей факт и благодушно кивнул:
– Конечно, говори, Сусами-сан. Свежие мысли радуют разум, как свежий ветер – лицо в полуденный зной.
Ветераны, сделав похожие наблюдения, тоже закивали.
– Мы все, тут собравшиеся, натуры чувствительные, отзывающиеся на трудности слабых и сирых желанием помочь. Давайте же принесем Око Луны и глянем на бедных детей. Так ли им плохо, как боится премудрый и еще более добрый Нерояма-сан, когда они думают, что никто их не видит?
А Ярке и Лёке было плохо. Очень плохо. Они лежали на постели Лёки, забравшись под старое одеяло, прихваченное ей из замка Адалета, и тихо стонали.
– Я же говорил тебе… – еле слышно шептал Ярка, – не надо было… столько… есть…
– Умник нашелся, ага, – страдальчески мычала Лёка. – А если бы пришел кто-нибудь и нашел всё это, тогда что? Мы же голодаем, разреши напомнить кое-кому с памятью дырявой, как старая кастрюля!
– Тогда хоть повидло со щеки сотри, – обиженный несправедливым намеком на его мнемонические способности, буркнул Ярка.
– С которой? – забеспокоилась девочка.
– С обеих. И с подбородка.
– Врешь ты всё, – насупилась она, но встала с кровати, на которой они с братом перед посетителями изображали умирающих лебедей, и двинулась к зеркалу.
– И всего-навсего два пятнышка небольших! И то на носу! Вруша-свистуша! – Лёлька показала язык Ярику, поплевала на рукав и принялась оттирать улики. Остальные свидетельства того, что
Тихон сидел рядом с зеркалом и улыбался в соответствии со своим именем и природой: тихо и во весь рот. Как он ухитрялся пробираться незамеченным по стене от их окошка на пятом этаже до кухни на первом, как карабкался обратно, стискивая в зубах кучу еды, завязанной в салфетку, и как при этом продукты ни разу не вывалились на голову какому-нибудь мимопроходившему придворному или стражнику, пониманию детей было недоступно. Понимали они одно: без Тиши им пришлось бы туго.
Про голодовку Лёлька брякнула Чаёку сгоряча, не размыслив о последствиях: после обильного завтрака о перспективах воздержания от еды думается, скорее, с предвкушением. Но когда дайёнкю принялась уговаривать их передумать, а потом выскочила взволнованная в коридор и помчалась, расталкивая встречных, на доклад к отцу, задний ход давать стало поздно. Надо было сохранять лицо, как сказали бы вамаясьцы.
Обед им принесли по расписанию, и Ярик, увидев любимые рисовые пирожные со сливками и вишневым повидлом, хотел было акцию если не нарушить, то ввести в нее одно исключение – но был тут же был бит по рукам под суровое "Лопать вредно!" Отговорки, что он будет не лопать, а кушать, и что пирожные – это не еда, даже родители всегда так говорили, не помогли, и пришлось сделать кислую мину и стоически отвернуться к стене под шипение Лёльки и урчание пустого желудка. Потоптавшись, огорченная Чаёку отослала слуг прочь вместе с обедом и, бесплодно поуговаривав их изменить решение, ушла сама.
К ужину дайёнкю придумала новую тактику. Она распорядилась расставить на столе у окна все тарелки и чашки, поклонилась и вышла вон, уведя за собой прислугу. Еда же осталась стоять и распространять ароматы чего-то жареного, кисло-сладкого и фруктово-овощного со сметаной.
Дети держались, сколько могли. Потом Ярик вскочил и кинулся к столу – но Лёлька его опередила. Сграбастав бамбуковую салфетку, на которой красовалось угощение вечера, она отправила ее вместе с содержимым в раскрытое окно. Треск фарфора, разбивающегося о чьи-то головы, и крики подняли им боевое настроение – но ненадолго.
– Если ты всё равно его выбросила, мы могли бы хоть что-то съесть! Думаешь, они там будут пересчитывать колобки и креветок? – возмущенный, выпалил Ярка, и получил в ответ пристыженный взгляд сестры.
– Мог бы раньше сказать, – пробормотала она.
– Могла бы помедленнее бегать, когда не надо, – насупился он. – И если ты сама не ешь и мне не даешь, то хотя бы Тишке, вон, что-нибудь оставила.
Эта мысль загнала княжну в тупик.
– А что он ест?
Дети переглянулись. Если припомнить, они никогда не видели, чтобы лягух что-то ел. Они предлагали ему кусочки самых различных блюд, но он всегда отказывался, вежливо понюхав и покивав. Может, как некоторые виды земноводных, он ночью ловил насекомых, а днем их переваривал? Но ругательства, охи и треск раздавливаемых черепков, доносившиеся снизу, не давал сосредоточиться на строках из детских энциклопедий – любимого чтива юного княжича, и Ивановичи ушли на покой, имея в пассиве две трапезы и загадку Тихонова меню.