Хозяйка розового замка
Шрифт:
— М-м, — пробормотал он. — Как же хорошо от тебя пахнет.
Улыбаясь, я так же нежно поцеловала его брови, веки, виски, не переставая ласково гладить его шею, очень осторожно касаясь кадыка и чувствуя кончиками пальцев легкую шершавость его кожи, и сильные плечи, а потом, всем телом спустившись чуть ниже и едва слышно целуя его губы, теплой рукой ласково коснулась его мужской плоти — и не столько для того, чтобы доставить удовольствие ему, а из собственного восхищения: эта плоть, мужское средоточие Александра, так часто дарила
Он открыл глаза, крепко прижал меня к себе, желая, видимо, усилить свои ощущения, и его губы вдруг прошептали, слегка улыбаясь:
До той поры, пока не крикну я: «Нет больше сил, помедли, жизнь моя. О, подожди, нет больше сил моих Пить жизнь и смерть из алых губ твоих!»— Неправда, у вас есть силы, — прошептала я, тоже лукаво улыбаясь и узнавая эти стихи Реми Белло, давно умершего скандального поэта, — стихи, так кстати произнесенные и будто сделавшие нас еще ближе.
Он осторожно освободился и вошел в меня, начал двигаться, и почти мгновенно я вскрикнула, сильно впившись пальцами ему в спину.
Потом, почти сразу же после этого, часы мелодично пробили двенадцать ночи.
— Полночь! — сказал Александр. И пораженно повторил: — Уже полночь!
— Ну и что? — спросила я. — Какое это имеет значение?
— Боже праведный, она не понимает. Она! Женщина, у которой начался день рождения!
Я радостно приподнялась на локте, сразу же все вспомнив. Александр прав. Полночь положила конец тридцатому апреля и ознаменовала начало первого мая — дня, когда мне исполняется двадцать шесть лет…
— Значит, мы именно в мой день рождения прибываем на Корфу.
— Да. Но не это главное, cara.
Он, набросив на себя простыню, еще более оттенявшую своей белизной смуглость его тела, вскочил с постели и ушел куда-то в темноту каюты. Я услышала оттуда лишь какой-то слабый шорох. Александр быстро вернулся.
— Ну-ка, позвольте-ка мне…
Я наклонила голову, и он, осторожно отведя в сторону мои распущенные волосы, застегнул на шее подарок. Я подалась к свету — это был нежно-фиолетовый аметист в платиновой оправе на тонкой изящной цепочке из золота.
— Ах, спасибо! — воскликнула я, вся сияя. — Не знаю только, отчего вы меня так балуете!
Я горячо поцеловала его.
— Моя жена, — произнес Александр, обнимая меня, — должна быть самой счастливой на свете.
— А почему?
— Потому, что она сделала счастливым меня, cara.
Он нежно погладил меня по щеке, а у меня от счастья на глазах показались слезы. Боже, как давно я не получала подарков на день рождения. А когда и получала,
— Ну, пожалуй, на этом мы не остановимся, радость моя.
Он снова вскочил с постели и снова вернулся, на этот раз с бутылкой вина и двумя бокалами.
— Неужели мы будем пить вино в постели?
— А почему бы нет? Почему, собственно, мы не можем себе этого позволить?
Сидя друг против друга среди смятого вороха простыней, мы чокнулись, и он пожелал мне встретить еще десять таких двадцатишестилетий.
— Ну, это слишком! — сказала я. — Я тогда стану чересчур старой и некрасивой.
Темное вино соблазнительно сияло в бокалах, и вообще вся эта сцена и ему, и мне вдруг показалась ужасно пикантной, необычной и возбуждающей. Кто бы мог подумать, что простая бутылка вина, распитая в постели, может вызвать такой вулканический взрыв желания.
Надо ли говорить, что в ту ночь мы почти не спали.
2
«Санта-Эуджения», давно пройдя пролив Отранто между мысом Санта-Мария-ди-Леука и Ионическим архипелагом, ранним утром 1 мая 1796 года приблизилась к острову Корфу.
Капитан, по такому случаю облаченный в светлый нарядный сюртук, стоял на корме, как всегда важно глядя в подзорную трубу. Граф Этторе сидел в кресле-качалке, тщательно одетый и завитой, но абсолютно безразличный, как человек, который уже не впервые прибывает на остров. Я с сожалением отметила, что лицо его сегодня кажется еще более восковым, чем обычно, но вскоре со свойственным счастливым людям эгоизмом забыла о гостеприимном хозяине «Санта-Эуджении», едва мой взор обратился к горизонту.
Сердце у меня колотилось. Я находила восхитительным даже морской бриз, что развевал ленты моей шляпы и разрумянил щеки, и внутренне была уже убеждена, что прибытие на Корфу сулит нам счастье.
Небо было сначала бледно-серым, с жемчужным отливом, потом порозовело, а когда взошло солнце, впереди неясным пятном проступила шоколадная земля с бахромкой белой пены внизу — это и был Корфу. Море вспыхнуло на миг, небо налилось ослепительной лазурью, туман над островом заколыхался, начал сползать к воде, и стали заметны холмы и бурые гранитные горы Корфу, бивни белых пляжей и скалы золотого и красного цвета.
Мы обошли северный мыс, гладкий крутой обрыв с вымытыми в нем пещерами. Темные волны несли туда белую пену. За мысом горы отступили, их сменила покатая равнина с серебристой зеленью слив. Вода в заливе была лазурного цвета, а с берега до нас доносился звон цикад.
— Корфу, — сообщил капитан о том, о чем все давно догадались.
Да, подумала я, граф Этторе нас не обманул. Остров был прекраснее, чем он описывал, прекраснее даже, чем я в своих мечтах представляла.
— Ах, Александр, — прошептала я, — нам надо было с самого начала приехать сюда.