Хозяйка
Шрифт:
— Что вы видите, Танни?
— О, господи! — она всплеснула руками. — Это же зеркальное изображение! Вы смотрите на него, когда играете?
Крелл покивал.
— Да. Немного усложняет игру. Хотите попробовать?
Татьяна сослалась на занятость и испуганно ретировалась доучивать репродуктивные органы юмбаи, которые приводили ее в совершеннейший восторг. И с тех пор оставила всякие попытки научиться играть.
Движение МОД в пространстве завораживало. Жаль, что не было возможности врубить музыку. Нестись, сломя голову, по шоссе или по жизни, под рев динамиков — это так по-человечески! Хотя, почему не было возможности? Корабль резко остановился. Татьяна, прикрыв веки и сосредоточившись, подвигала мизинцем, приноравливаясь к ощущению внутренней шкалы управления вспомогательными системами. МОД развернул радары ближней связи, словно уши поднял. Подключение к одному из спутников сделало возможным услышать земной эфир — помехи, голоса, перекрикивающие друг друга, обрывки музыки. Неожиданно
«Тебе никогда не достичь насыщенной информативности Гессе, — шептал кто-то в пустоте, — каждое слово которого сочиться мудростью, как гноем. И хотя сам Мастер не считал себя мудрым, но мудрость настолько обширна и тяжела, что сотни книг можно написать по одной только его строке. И уж никогда — затейливой наркотической вязи строк Маркеса, из мира которого выходишь, как из сна. И — видишь там — как рядом спит Дали? Так чего же ты хочешь? Уж если не суждено стать ими — стать как они? Вы можете появиться на этот свет взрослыми, а можете навсегда остаться детьми. Отстраненными наблюдателями, и тогда ясно слышен будет разлад в мелодии вашей жизни. И „все-не-то-и-все-не-так“ останется на холодеющих губах не ворчливым замечанием брюзги, а той самой вселенской мудростью, которой добиваешься всю жизнь. Или добрыми и жестокими детьми с вопросом „А почему?“, которому рано или поздно дано застыть вечным. Той мудростью, которую ты так искала. Так почему же не находила раньше? Неужели чувствовала, к чему она приведет тебя? Неужели знала, что пройти путь можно, только чувствуя его? Обладая всеми для того свойствами, ты бесцельно прожигала мгновенья, сдувала пепел дней, сединой оседающий на волосах, а все вокруг убеждали тебя, что это и есть настоящее, что только ради этого и стоит жить! Почему бы и нет? Течение стабильного бытия напоминает вселенную, там тоже рождаются сверхновые и затягивают в пучину бытового отчаяния черные дыры. Эта вселенная велика и спокойна, и чтобы не случалось, она благополучна и скучна. Ты избегаешь боли понимания и потому уходишь во внешний план, становишься частью видеоряда бытия, напитываешься тем, что называется „страсти кипят“. О, это не страсти по Матфею! Это ужасные, болезненные и яростные страстишки, которые осаждают ежеминутно, мешают сну, превращая его в прерывисто-утомительную смерть с глупыми видениями, отвлекают от разговора с собой, ибо вылезая на первый план, полностью закрывают собеседника, покусывают, словно назойливые мухи, именно в те моменты, когда ты пытаешься, наконец, остаться наедине с собой, чтобы тот, внутренний человек, начал становиться Богом, ибо почти слился с ним…
Но — нет!
Пока они здесь, пока демонами осаждают бастион души, не суждено тебе стать ИМ. Трудно быть Богом. Еще труднее СТАТЬ им… Лишь единожды — какая ирония! — ты добьешься аудиенции, хотя и подала прошение еще при рождении посредством первого крика. Лишь в момент смерти. Что тут первично? Ты поймешь мироздание потому, что она пришла? Или она пришла потому, что ты ПОНЯЛА? Тебе декларируют бесконечное разнообразие индивидуальностей, и более всего, конечно, ты упиваешься собственной неповторимостью, но, признайся в глубине души, люди разве не одно и то же? Возможно, только в одном они различаются — в моменте ухода. В том, отчего и когда они уподобляются Богу — до смерти или после, еще оставаясь человеком или становясь прахом, ограниченным стенками погребальной урны? Вот оно единственное различие между вами. И много ты знаешь тех, кто перестал быть человеком ДО? Знакомством со многими ли Богами ты можешь прихвастнуть?
Чем дольше ты живешь, тем более понимаешь, что ничего не понимаешь и не достигнешь. Страдания истинные и мнимые были и будут напрасны. Возможно, следуя этой теории, только одно поднимет тебя над толпой — ты умрешь. Нет, ты не стремишься к этому. Уже не стремишься. Суицидальная музыка отзвучала годы назад, когда ты была еще слишком слаба, чтобы выносить страдания истинные или отличать от них страдания мнимые.
Ты воспарила, словно за спиной выросли черно-белые крылья. Но надолго ли? Морок вернется, вот увидишь, и ты снова погрязнешь в нем уже навсегда. Если не доверишься…»
МОД несся по пологой траектории, увеличивая скорость. Татьяна оказалась в эмоциональном вакууме, заполненном вкрадчивым шепотом. Кажется, она не соображала, что делала, наращивая мощь двигателей и готовясь открыть гиперпереход, который увел бы ее туда, откуда звучал зовущий тоскующий голос. Как вдруг на пути показался круглый объект, похожий на глубоководную рогатую мину. Спустя пару мгновений МОД неминуемо столкнулся бы с ним. Инстинкт самосохранения хлестко ударил сознание, и оно сорвалось с крючка. Татьяна моргнула, приходя в себя, и словно заново «увидела» стремительно приближающуюся «мину». Управляющего Разума она не чувствовала вовсе, словно и не было никогда ощущения старшего брата, стоящего за спиной, того, кто
А по самому краю сознания поцелуем ужаса прошелся уже знакомый шепот:
— Если и остался Бог на вашей Земле, он остался только в Реквиеме. И лишь об одном человеке я могу сказать, что смерть пришла за ним ПОСЛЕ… А ты разве не догадалась?
Широкая тень сдвинулась, качая звезды. Скрытый режимом мимикрии чужой корабль быстро удалялся прочь от планеты Земля. Татьяна, скрючившись в кресле, тщетно пыталась понять, что произошло, и вспомнить то, что было сказано. Но память отказывалась сотрудничать. Ей посоветовали довериться… Кому? Если это друзья, почему ее не отпускает ощущение, что она мышка? Мышка, пожелавшая довериться тигру.
Станционные питомцы встретили такой бурей восторга, что неприятное ощущение отступило. Бим прыгал, пытаясь облизать ее лицо, пока Татьяна не сжалилась и не села на корточки, позволив псу обслюнявить подбородок и уши. Шуня зарылся в волосы и постоянно дергал локоны, требуя, чтобы она гладила его топорщившийся мех. Стальной захват на сердце отпускал, покрывался ржавчиной, крошился — она была дома, и роднее места не было во Вселенной. Произошедшее на Земле и около требовало тщательного осмысления. Она подумает об этом потом, когда станция вернется на свое постоянное место на перекрестке миров, а сейчас надо понять, что занесло ее в околопланетарное пространство и как отсюда выбраться.
Татьяна занесла кофе на кухню, кинула пару зерен в приемник синтезака, запустила программу сканирования, строго настрого приказав Э не экспериментировать со вкусовыми качествами. Вернулась к себе, приняла душ и, поколебавшись, легла спать. По метрике Лазарета не прошло и суток, но она чувствовала себя так, словно была придверным ковриком в офисном здании в будний день.
Уже засыпая, услышала нехарактерный для станции звук — тоскующая Lacrimosa летела на крыльях потери. Мелодия не испугала Татьяну, как там — в МОД. Никто бы не смог причинить вред Хозяйке лазарета внутри его стен, и потому музыка воспринималась просто музыкой — величественной, размеренной… рвущей сердце. Золотым сечением мастерства Великого композитора. Мгновение, и Э уменьшил звук. В комнате воцарилась тишина. Бим, измученный долгим ожиданием хозяйки, уже сопел, устроившись в ногах, тамп куда-то улевитировал — вполне возможно, слушать вместе с Э. Татьяна улыбнулась, засыпая. Кажется, у Управляющего Разума появился любимый композитор. Ответ пришел эхом, последней мыслью перед вяжущей теплотой сна — Лазарет не покинет этот сектор, пока Э не закачает земную музыку в свои архивы!
Сон был темен и прохладен, как ласкающая ткань универсума. Она вновь шла по бесконечным дачным дорожкам, шуршали под ногами скукожившиеся листья, поскрипывал первый иней. Острые иголочки покрывали стволы деревьев и поверхность льда маленького грязного пруда. Словно кто-то большой надышал на зеркало, скрывая бесконечную череду отражений под белым холодным саваном. Потрескивая, зажглись фонари. Огни были не яркими, разгорались неохотно, словно то ли не проснулись еще, то ли тоже замерзли. Татьяна перешла по мостику говорливую речку, которая и не собиралась замерзать, полюбовалась на парок, поднимающийся от черной поверхности воды, стала медленно подниматься в горку. Темнело на глазах. Асфальтовая дорожка, начинающаяся сразу за подъемом, была покрыта трещинами, которые стягивал все тот же иней. Она застыла там — тень под фонарем. Закутавшись с ног до головы, ждала терпеливо: не видно блеска глаз, не слышно зова. Но она ждала именно ее, Татьяну Викторовну Крылову. А Татьяна была твердо убеждена, что не стоит вставать в один световой круг с ней, но не уверена, что у нее хватит сил остановить неспешные целенаправленные шаги.
Знакомое ощущение «стога на голове» нагло ворвалось в размеренный сон, изгнав дремотные образы и вялое чувство опасности. Шуня ползал по лицу, отчаянно вереща — соскучился, будил, желал поиграть. Увидев, что хозяйка проснулась, с чувством исполненного долга поплыл к жмурящемуся со сна Биму — дергать за уши и усы, щекотать нос до тех пор, пока возмущенный поведением налетчика (в прямом и переносном смысле) пес не соскочит на пол, заливаясь яростным лаем, и не попытается цапнуть зубами. Татьяна встала, потягиваясь. Правая рука болела — тянуло мышцы, и пальцы казались замороженными. «Перетрудила универсумом, — усмехнулась она себе, отправляясь в душ, — надо ложиться в Икринку на профилактику».