Храброе сердце Ирены Сендлер
Шрифт:
Совсем скоро так все и вышло.
В начале 1930-х университет Варшавы превратился в арену яростных политических баталий. Вдохновленные Гитлером антисемиты в польском парламенте приняли numerus clausus, ограничивающую количество студентов еврейского происхождения. В газетах и журналах стали появляться отвратительные статьи о евреях, цыганах и любых иностранцах. Поначалу евреев выбрали мишенью для интеллектуальных нападок, но совсем скоро маски были сброшены, и в дело пошли кулаки и дубинки. Некоторые студенты, члены партии «Лагерь Великой Польши» [44] , подражая немецким нацистам, напялили на себя коричневые рубашки. Однажды они выбросили девушку-еврейку
44
«Лагерь великой Польши» (Ob'Oz Wielkiej Polski – польск.) – националистическая группировка Р. Дмовского, отколовшаяся от Национальной партии Пилсудского в 1925 г.
В попытках сохранить хоть какой-то мир, университетское начальство приказало евреям сидеть в лекционных аудиториях на отдельных местах… их прозвали «гетто-скамейками» или «жидовскими скамейками». Студенческие зачетки стали маркировать словами АРИЕЦ и ЕВРЕЙ. Ирена вычеркивала слово АРИЕЦ с титульного листа зачетной книжки. А однажды она, войдя в аудиторию, повернула не направо, а налево, и уселась на первый ряд «жидовских скамеек». Стоящий у кафедры профессор подождал, когда стихнет возмущенный гул, потребовал у Ирены объяснений.
– Сегодня я буду еврейкой, – с вызовом сказала Ирена.
На следующий день ее вызвали к декану. Прежде чем пригласить ее войти, профессор Вечоркевич два часа продержал ее в коридоре, а в кабинете оставил стоять перед своим столом.
Кончив просматривать ее личное дело, он даже не поднял на Ирену взгляда.
– Я вижу, вы девушка умная… но не очень-то благоразумная.
Человек он был высокий и, стоя перед Иреной, смотрел на нее сверху вниз.
– Вы проявили неуважение к закону и опозорили университет, испортив свою зачетную книжку и допустив выходку с «еврейской скамейкой». Посему я на неопределенный срок отстраняю вас от занятий.
Ирена знала, что жестоко поплатится за свой протест, но знала, что иначе поступить не могла. Вернувшись вечером домой, она объяснила матери.
– Я просто должна была это сделать.
Родители Ирены были, как и сама Ирена, членами Польской социалистической партии [45] . Ее мать побывала в тюрьме за то, что вела подпольные уроки польской истории и литературы в объявленной в Российской империи вне закона организации «Macierz Polska» [46] . Ее дедушка и прадедушка боролись за независимость родины. А борьба за социальную справедливость и подавно была у них фамильной традицией.
45
Польская социалистическая партия, ППС (Polska Partia Socialistyczna, PPS – польск.) – в годы оккупации Польши активный участник польского вооруженного Сопротивления.
46
«Macierz Polska» – польск. («Мать-Польша») – просветительское общество, созданное в 1880-х гг. в образовательных и национальных целях.
– Я, конечно, не могу за тебя не бояться, девочка моя, – сказала Янина своей упрямой дочери. – Но все понимаю. Ты в этом очень похожа на своего отца.
Стефан подталкивал ее вперед, в направлении конторы, подальше от очереди за супом.
– Повторяется все, что было в университете, – сказала она, – фашисты… «жидовские скамейки».
– Ты права, – ответил Стефан, – ты тогда
– Я не могу просто стоять и смотреть на все это со стороны, – запротестовала Ирена.
– Но тогда тебе грозило только исключение, а теперь это грозит пулей! – горячился Стефан. – Я же за тебя волнуюсь.
– Очень мило…
Они опять замолчали.
Когда они добрались до здания ее конторы, Ирена отвела от себя руку Стефана.
– Я приду за тобой в пять часов, – сказал он.
Она отвела глаза, стараясь не встречаться с ним взглядом.
– Да… это будет очень мило, – сказала она и поспешила вверх по лестнице.
На входе в отдел соцзащиты она чуть не столкнулась с ожидавшим ее невысоким мужчиной с нервно бегающими глазами.
– Пани Сендлер, у нас очень большие неприятности, – затараторил он. – Меня зовут Элиху Гитерман, я председатель домового комитета дома № 20 по улице Новолипки. К нам пришли немцы и, угрожая оружием, выгнали людей из домов № 12, 14, 16, 18 и 20. Вот, я для вас все записал. Без всякого предупреждения… просто приказали убираться прочь. Сотни семей. Нам некуда идти… нам нечего есть. Надо что-то сделать!
Ирена отвела Гитермана в кабинет Добрачинского, где он снова оттараторил свою историю.
– Мне очень жаль, пан Гитерман, – сказал Добрачинский, не вставая из-за стола, – но я не в состоянии указывать немцам, что им можно делать, а чего нельзя.
– Но неужели вы с ними не можете поговорить? Вы же христианин… они к вам должны прислушаться.
– Обратитесь с этим в Юденрат… [47] это в нескольких кварталах отсюда… Гржибовская, дом 26.
– Это новая Kehilla? [48] А что они смогут сделать?
– Я не знаю. Сейчас все изменилось, пан Гитерман. Со вчерашнего дня всеми делами евреев ведает Judenrat. Они подчиняются немцам. Глава совета – Черняков. У него есть связи, у него есть влияние на немцев. А у меня ничего этого нет.
47
Юденрат (Judenrat – идиш), Еврейский совет – орган еврейского самоуправления на оккупированных территориях.
48
Кагал (Kehilla – идиш) – еврейская община и орган ее выборного самоуправления в Восточной Европе в ХVI – ХХ вв.
Гитерман, тяжело и быстро дыша, пожевал нижнюю губу:
– Но вы же, черт возьми, отдел соцзащиты! Это ваша работа!
Добрачинский поднялся во весь рост и горой навис над просителем.
– Пан Гитерман! Теперь правила устанавливают немцы. И вам лучше бы к этому начать привыкать. У вас теперь есть только два пути: либо в Юденрат, либо в приют для бездомных. Всего хорошего.
Ирена понимала, что Добрачинский прав, хоть и излишне резок. Она тоже с раздражением и, может, со страхом наблюдала за тем, как стремительно ухудшаются условия жизни в Варшаве. Но изменить ситуацию они оба были не в силах.
Глава 10
Приказы
Варшава, октябрь 1939 – январь 1940
Для всех жителей с заката до рассвета устанавливается комендантский час. Нарушители будут расстреливаться на месте.
С момента капитуляции Польши прошла неделя, но в городе все еще не было ни электричества, ни радио, ни газет.
Происходящие в мире события Ирене приходилось реконструировать по слухам и пропагандистским плакатам, которыми были облеплены стены домов и уличные тумбы. Она искала имя Митека в списках погибших и раненых. Конечно, списки были неполными, и одним они приносили горе, другим давали надежду, но всех без исключения заставляли молиться.