Храброе сердце Ирены Сендлер
Шрифт:
Ирена сопровождала Яна Добрачинского, когда тот отправился на специально устроенную встречу с главой немецкой эпидемслужбы доктором Куртом Шремпфом, коротеньким лысеющим человечком, настолько толстым, что на нем чуть не лопалась по швам форма. На столе у него стоял нацистский флажок, а за спиной почти всю стену занимало огромное красное знамя со свастикой. Шремпф говорил с ними через переводчика и первым делом заявил, что он не солдат, а прежде всего ученый.
– Говоря об инфекционных заболеваниях, мы должны уяснить для себя несколько истин, – вещал он. – Нищие, невежественные, грязные, завшивевшие людишки, отвергнутые обществом бесполезные паразиты все еще пытаются
Он, прищурившись, посмотрел на Добрачинского, словно пытаясь заглянуть ему прямо в душу.
– Так? Или вы не согласны?
Добрачинский казался совершенно спокойным, но глаз от своих записок не поднимал. Ирене хотелось верить, что эта сдержанность – своеобразный акт неповиновения, и тоже уткнулась в свой блокнот, чтобы не выдать своего возмущения. За идиотизм Шремпфа придется расплачиваться человеческими жизнями… но, может, именно для этого все и было задумано. Но тут ей в голову пришла одна идея, и она даже немного воспрянула духом: а ведь она может обернуть фобии немцев и их страх перед тифом и туберкулезом на пользу своим подопечным. Но пока за здравоохранение в Варшаве будет отвечать этот имбецил [52] . Она посмотрела в его поросячьи глазки и сказала про себя: «Тебе нас никогда не победить». В руке у нее хрустнул карандаш.
52
Имбецил – слабоумный.
Электричество так и не появилось, и свечи стали дефицитом. Самым распространенным источником света стали карбидные лампы – запаянные консервные банки, заполненные твердым карбидом. Через трубочку в банку заливалась вода, и вырабатывающийся в результате химической реакции ацетилен горел потом шумным синим огоньком, не колеблющимся от сквозняков и распространяющим характерный резкий запах.
Напора воды почти не было, и для многих варшавян единственным источником воды стали уличные колонки. В большинстве домов еврейского района не было туалетов со смывом. На улицах росли кучи мусора.
Вскоре фашисты начали распространять пропагандистскую газетенку «Новый курьер варшавский» («Nowy Kurier Warszawski» – польск.), в которой публиковали приказы оккупационных властей.
Все радиоприемники следует немедленно сдать властям. Обладание радиоприемником будет караться тюремным заключением. Обладание радиопередатчиком карается смертью.
Когда Ирена в тот вечер пришла домой, она увидела, что Янина уже упаковывает в сумку их радио.
– Не надо, мама! – сказала Ирена. – Я спрячу его на чердаке и набросаю на него старых одеял. Если его найдут, мы всегда сможем сказать, что не знаем, откуда он там взялся. Только никому об этом не говори.
– Бога ради, Ирена! В нашем доме все знают, что у нас есть приемник. Они же все время ходили к нам его слушать. Тогда уж лучше пригласи сама немцев и объясни им, что тебе, конечно, жутко неудобно, но приемник ты им отдать не можешь. Они наверняка войдут в наше положение.
– Мама! Сарказм тут не к месту. Я почти уверена, что радио в один прекрасный день очень нам пригодится. А если кто-нибудь из соседей будет спрашивать, скажи, что мы его сдали.
Янина
Евреям строго воспрещается торговля текстильными (мануфактурными) товарами и товарами из выделанной кожи, а также вести любую производственную деятельность с использованием этих материалов.
«Новый курьер варшавский» каждый день публиковал статьи о греховной и уголовной натуре евреев, об их нечистоплотности и склонности разносить болезни, о том, что они постоянно нарушают общепринятые нормы поведения. 23 октября 1939 года газета вышла с заголовком
В следующую субботу всех евреев намечалось переписать и занести в списки вместе с адресами проживания и датами рождения. Вскоре последовало и официальное распоряжение:
В субботу 28 октября будет проведена обязательная перепись всех жителей Варшавы еврейской национальности. Ответственность за выполнение сего приказа возлагается на Юденрат и его руководителя, инженера Чернякова.
Теперь, когда закончились активные боевые действия, по дорогам снова стало можно ездить, не опасаясь за свою жизнь, и дети Варшавы впервые за месяц с лишним получили молоко. В городе начала возрождаться торговля, и в очередях зациркулировали слухи о партизанах. Стефан стал ходить на собрания подпольной группы Польской социалистической партии (ПСП), членом которой была и Ирена. Он почти каждый день приходил вечером к конторе Ирены, чтобы проводить ее до дома.
– Присутствие кавалера даже в нынешние времена хоть что-то да значит, – объяснял он.
Снова открылись кафе, рестораны и ночные клубы, но настроение в них нельзя было назвать праздничным. В один из последних теплых дней ноября Ирена со Стефаном сидели за столиком на тротуаре. По Окоповой улице с ревом проехал немецкий грузовик. В кузове сидели эсэсовцы, и закатные лучи блестели на двойных молниях их лацканов.
До войны Стефан с Иреной часто спорили о том, что лучше: его цинизм или ее принципиальный оптимизм. Стефан и теперь высмеивал организации за их любовь к бесконечным совещаниям и прениям.
– Одна болтовня, – говорил он. – И евреи, и социалисты только этим и занимаются.
– Полагаю, – сказала Ирена, – что над социалистами, будучи одним из них, ты издеваться можешь, но смеяться над евреями нельзя.
Стефан достал только что полученную кенкарту [53] , продукт недавно прошедшей переписи, и развернул ее перед глазами Ирены. Внутри стоял штамп «JUDE» («еврей» – пер. с нем.). Он откинулся на спинку стула и улыбнулся, с удовольствием наблюдая за сконфуженной Иреной.
53
Кенкарта (kenkarta – польск., Kennkarte – нем.) – удостоверение личности, введенное германскими властями в оккупированной Польше для жителей старше 15 лет. Кенкарты различались по цвету: у поляков серый, у евреев и цыган желтый, у лиц других национальностей голубой. В кенкартах евреев значилось J (Jude – еврей – нем.), цыган – Z, русских – R и т. п.