Храм муз словесных
Шрифт:
В начале XIX в. коллекция зарубежных изданий, присланных в Российскую Академию, пополнилась интересными документами, относящимися к истории славян [127, № 6, л. 138–139 об., 182].
Особенно интенсивными эти связи стали с 1810-х. Тогда во время заграничного похода победоносной русской армии интерес славянства к России был особенно велик. Именно с Россией связывали свои надежды славяне на помощь в культурном Возрождении. Начало этим контактам положили встречи выдающегося чешского ученого И. Добровского с А. С. Шишковым. Пражские беседы убедили президента в необходимости создания в России всеславянского научного центра, создание которого предпринимало и руководимое видным государственным деятелем, бывшим канцлером Н. П. Румянцевым научное общество. «Румянцевский кружок» объединил усилия многих любителей русской и славянской старины. Среди них были известные ученые и писатели — А. X. Востоков, Н. М. Карамзин, К. Ф. Калайдович, П. И. Кеппен. Члены кружка открыли многие древние рукописи, сделали первые историко-литературные разработки славянских и древнерусских памятников [37]. Но «Румянцевский кружок» остался частным предприятием, не сравнимым с государственным учреждением — Российской Академией. Утвержденный Александром I академический устав 1818 г. предоставил в распоряжение Академии значительные денежные средства, и это позволило основательно заняться славянскими исследованиями. Один из пунктов устава гласил, что «нужно Академии со многими славянских наречий профессорами, книго-хранителями и другими учеными людьми сноситься», которые, кстати, могли быть избраны иностранными почетными членами [80,
Идею создания сравнительного словаря поддерживали и другие славянские корреспонденты Академии — чешские и словацкие ученые и литераторы: В. Ганка, П. Шафарик, Й. Юнгман, Ф. Челаковский, Я. Коллар, видный сербский просветитель Вук С. Караджич. Ученые высылали в Петербург книги, грамматики, словари, рукописные глоссарии. Так, от Челаковского Академия получила небольшой словопроизводный словарь по языку полабских славян, а Юнгман через Ганку передал рукописные тетради своего «Чешско-немецкого словаря». Некоторые книги и рукописи приобретались за очень высокую цену. Например, в 1818 г. рукописный словарь иллирийского (хорватского) языка был приобретен в Праге за 300 р., а словарь малорусского (украинского) языка удалось купить за 800 р. Насколько серьезно руководство Академии относилось к вопросу комплектования своей библиотеки, можно судить по специальному параграфу устава. Он гласил: «Те почетные члены, кои, находясь в чужих землях при каких-либо ученых обществах или заведениях, или книгохранилищах, могут сообщать в Академию нужные для ее сведения, выписки из славянских наречий или из древних на иных языках писателей, о славянских народах повествовавших, или же и свои о том рассуждения, основанные на доводах, из имеющихся у них книг почерпнутых, — по мере усердия, труда и услуг своих должны при звании почетного члена получать и достойные от Академии награды» [80, вып. 8, с. 474–475]. И действительно, ученые и книготорговцы, посылавшие рукописи и книги в Академию, награждались крупными денежными суммами, а также золотыми и серебряными медалями. Такая интенсивная деятельность дала благотворные результаты: к середине 30-х гг. были собраны уникальные издания. Если обратиться к составленному В. М. Пиревощиковым каталогу книг и рукописей библиотеки Российской Академии, то можно заметить, что не менее 75 % всех наименований представлены интереснейшими материалами по истории, языку и литературе России, Польши, Чехии, Сербии, Хорватии и других славянских земель [70, с. 36–42].
Казалось, теперь можно было бы приступить к созданию общеславянского словаря. Но тут возникла новая проблема: Академия не располагала достаточным количеством квалифицированных специалистов, необходимых для такой работы. Как известно, начинания академиков Н. Я. Озерецковского, П. И. Соколова и А. X. Востокова не были доведены до конца. Поэтому Академия решает пригласить нескольких славянских ученых из Австрии. Кроме того, Шишков, возглавлявший в то время Министерство народного просвещения, решает организовать с их помощью кафедры по изучению славянских литератур и истории. Вести переговоры об этом с некоторыми славянскими учеными президент поручает своему «славянскому советнику» и автору проекта о приглашении, чиновнику Министерства народного просвещения П. И. Кеппену, слависту, библиографу и статистику. Деятельность Кеппена в области славянской филологии неразрывно связана со знаменитым кружком Румянцева. По рекомендации бывшего канцлера Кеппену удается совершить в 1821–1824 гг. путешествие по славянским землям. Там он встречался с крупнейшими учеными, собирал всевозможные памятники старины. Особенно тесные отношения установил он с представителями молодого поколения чешских «будителей» — Ганкой, Шафариком, Палацким, поэтами Колларом и Челаковским, был хорошо знаком с югославскими учеными Копитаром и Караджичем. Из этой экспедиции он вынес многое и, главное, — познакомился с достижениями польских, чешских, югославянских филологов и историков. После своего возвращения в Россию Кеппен завязал оживленную переписку с Добровским, Шафариком, Ганкой, Палацким, Колларом, Линде и другими.
Президент Российской Академии решил использовать славянские знакомства Кеппена, дав ему наказ заручиться поддержкой нескольких ученых, которые смогли бы взяться за преподавание в университетах. В письме от 16 ноября 1826 г. Кеппен извещал Ганку: «Было бы весьма желательно, чтобы отныне… в университетах находились профессора для истории славянских литератур. Скажите мне, что вы думаете об этом, — кого бы вы могли назвать, как сотрудников в этом деле, и не были бы вы склонны сами переместиться в Россию и под какими условиями?» [89, с. 131]. С таким же предложением было послано письмо и в Новый Сад Шафарику. В начале 1827 г. Российская Академия получила принципиальное согласие Ганки, Шафарика, а также Челаковского служить в звании профессора в одном из российских университетов.
В феврале того же года Шишков как министр народного просвещения вносит в Комитет устройства учебных заведений предложение о «необходимости единообразной терминологии, о приискании и введении в ученых книгах существующих в языке нашем так называемых технических терминов» [там же, с. 134]. Совет Комитета согласился с министром, что при «избрании и определении сих речений» необходимо пользоваться данными других славянских языков. Но для того чтобы иметь понятие о «сих наречиях», необходимы учителя. Шишков сообщил Комитету о своем намерении пригласить в Россию славянских ученых. «Уже мы согласились на то, чтобы в гимназиях преподаваемы были начальные основания словенского языка. Мы все совершенно в том уверены, что каждому образованному русскому не только прилично, но даже должно иметь хотя некоторое понятие о разделении словенского языка на разные наречия и о главнейших свойствах оных. И кто же приготовит у нас учителей, необходимых для достижения сей цели? Кто, как не иноземные словенские ученые, доколе еще нельзя будет поручить профессору российской словесности и кафедру истории словенского языка», — убеждал членов Комитета Шишков [там же, с. 135]. На этом основании он предлагал пригласить Ганку в Педагогический институт в Петербург с жалованием в 4 тыс. р., Челаковского в Москву с жалованием в 3 тыс. р. и Шафарика в Харьковский университет с жалованием в 4 тыс. р. «Славянское» предложение Шишкова могло определить будущее основное направление народного образования. Однако этот проект встретил неожиданное препятствие — против него голосовала большая часть Комитета. Известный историк-славяновед А. А. Кочубинский объяснил причину такого поворота тем, что 3 сентября 1827 г., по велению Николая I, был внесен и принят проект академика Г.-Ф. Паррота об устройстве при Дерптском университете профессорского института для учебных заведений России. Его выпускников предполагалось посылать на стажировку за границу. В частности, будущие специалисты-филологи должны были продолжить занятия по изучению немецкой и английской литературы в Геттингене, а французской и итальянской — в Париже. И тем не менее Шишков не оставлял своего проекта. Правда, положение несколько усложнилось тем, что в 1829 г. был назначен новый министр народного просвещения — К. А. Ливен, который заинтересовался проектом Шишкова. Он предложил основать славянскую библиотеку в Академии и советовал пригласить Ганку,
История создания славянского центра в Российской Академии не ограничилась попыткой неудачного приглашения чешских ученых в Россию. В начале 1839 г. такое предложение поступило из Праги и его инициатором выступил Ганка. В записке, присланной тогдашнему министру народного просвещения Уварову, он предложил учредить Славянское отделение при Академии. Обратимся к этому интересному документу. Каким же представлялось это Отделение?
«Оно должно состоять из шести академиков, соответственно шести важнейшим наречиям, и столько же адъюнктов, которые бы, вместе работая, по выбытию из своей части академика могли занять его место. Такой академик и адъюнкт его должны непременно быть уроженцами из тех славян, которых язык и письменность они имеют за предмет и должны не токмо язык и литературу своего наречия, но и нравы, и обычаи, и историю своего парода знать в совершенстве и по своей части с новыми произведениями литературы состоят в беспрерывных наблюдениях, связях и сношениях, как и доставлять для библиотеки Академии все важнейшие произведения. Начальник сего Отделения, избранный из числа академиков, должен знать совершенно все славянские наречия и смотреть на то, чтобы по возможности были всегда: 1) для Малорусского: один из южной Руси и другой из Галиции или Белой Руси или из закарпатских Русняков; 2) для Сербского: один из Сербии или Черной Горы и другой из Боснии или Болгарии; 3) для Иллирийского: один из Кроации и другой из Штирии, Каринтии, Карпиолии или Далмации; 4) для Чешского: один из Чех и другой из карпатских Словаков или из Моравии. 5) для Сербского: один из горной и другой из нижней Лузации и 6) для Польского: один из Королевства и другой из княжества Познанского или из Кракова.
Такое Отделение приготовляло бы кандидатов, уроженцев русских, на славянские кафедры при университетах, которых впоследствии с большим успехом возможно было бы посылать за границу для усовершенствования на месте, для чего требовалось бы менее времени и издержек, нежели ныне необходимо. Сверх сего, это Отделение должно заниматься разбором славянских литературных произведений, и таким образом возможно бы было издавать при Академии давно желаемую литературную всеславянскую газету. На его же обязанности состоит сочинить грамматики, как по диалектам, так всеобщую сравнительную, и составить всеобщий словарь, который бы вмещал в себе соединение богатства всех славянских наречий, без чего очень многое как в филологии, так и в истории и географии остается непонятным» [89, с. ILVI–ILVII].
Из записки видно, насколько серьезно относился чешский ученый к созданию в России крупнейшего научного центра по изучению комплексных проблем общего славяноведения. Но идея эта могла воплотиться в реальность только позднее — с 40-х гг. XIX в. Широкий интерес общественности к славянским народам и деятельности Академии в этом вопросе, в частности, обусловили необходимость официального признания славяноведения в качестве университетской дисциплины. Университетским уставом 1835 г. в Петербургском, Московском, Харьковском и Казанском университетах предусматривалось учреждение кафедр истории и литературы славянских наречий. Для подготовки к профессорской деятельности на этих факультетах были рекомендованы способные молодые ученые, которых направляли в длительные научные командировки. Среди них были О. М. Бодянский, И. И. Срезневский, П. И. Прейс, В. И. Григорович, совершившие путешествия по славянским землям. Там они познакомились со многими языками и диалектами, собрали большой фольклорный и этнографический материал, приобрели солидные познания во всех областях славяноведения, упрочили научные и дружественные связи с выдающимися славянскими учеными, установленные еще Российской Академией. Эти ученые стали основоположниками славяноведения как учебной дисциплины в русских университетах и своей педагогической и научной деятельностью не только обеспечили подготовку отечественных филологов-славистов, но и внесли существенный вклад в разработку ряда научных проблем филологии и истории славянских народов.
Необходимо подчеркнуть, что вопрос о «призвании» славянских ученых Российской Академией как для работы над общим словарем или в библиотеке, так и для учреждения специальных кафедр при университетах обсуждался в очень сложных условиях. После разгрома декабристского движения, в рядах которого было и общество «Объединенных славян», царизм считал своей главной задачей борьбу с «якобинской заразой» не только в России, но и в Европе. Именно поэтому Николая I особенно пугало стремление славянских народов к национально-освободительному движению, к духовному раскрепощению. И именно поэтому так долго отбирались и обсуждались кандидатуры приглашаемых чешских ученых, среди которых был «неблагонадежный» Челаковский [89, с. 129–192].
Современники называли Российскую Академию «Меккой славянства». И действительно, каждое начинание ее славянских корреспондентов встречало понимание. Сюда обращались ученые и научные общества с просьбами о поддержке своих трудов, и почти каждая из этих просьб в той или иной мере удовлетворялась. Академия предоставляла крупные суммы на завершение начатых работ за рубежом, на их издание, бесплатно высылала книги, награждала ученых денежными пособиями и медалями. В этой связи особенно интересна история отношения Академии к монументальному труду Шафарика «Славянские древности». Это издание справедливо считается делом всей жизни и научным подвигом ученого. Для осуществления своего замысла Шафарику пришлось проделать гигантскую работу, переосмыслить огромный фактический материал и создать настоящую славянскую энциклопедию. «Славянские древности» отличались широтой охвата материала. Они содержали сведения не только о славянских племенах, но и о племенах соседствовавших или имевших взаимоотношения с ними. Материал давался в сравнительно-историческом плане, особое внимание Шафарик уделил сравнительным данным славянского и европейского языкознания. Здесь окончательно доказывалось индоевропейское происхождение славянских народов и показывался их вклад в мировую историю. В Российской Академии об этом труде Шафарика знали из многочисленных писем ученого, а также из сообщений русских путешественников, побывавших в Праге. Так, на одном из летних заседаний 1835 г. читали письмо А. Титова к К. С. Сербиновичу, где сообщалось о титаническом труде П. Шафарика над «Древностями». О работе Шафарика информировал Академию и П. И. Кеппен в своей записке. «Чувствуя, сколь много Академия… должна дорожить литературою и литераторами разных словенских народов, я решаюсь обратить внимание на новый труд известного сочинителя Истории словенского языка и его литературы, г-на Шафарика — поступившую в печать книгу о «Славянских древностях»», — писал Кеппен, призывая поддержать автора подпиской на часть тиража книги [89, с. XIX]. Академия оказала Шафарику помощь в сборе материалов для этого труда. В письмах ученого в Петербург содержатся упоминания о тех или иных материалах и сведениях, которые помогли Шафарику при написании отдельных глав «Славянских древностей». Так, в одном из писем ученый