Храм Василия Блаженного
Шрифт:
– Ага! Здорово!
– обрадовано завопил Сергей.
– Мы натянем китель, а ты на него прыгнешь!
– Вот спасибо, сынок! Может, ты меня в носовой платок поймаешь? совсем рассвирепел отец.
– Бинокль, дурьи головы, на китель ловите. Не поймаете - спущусь, ноги выдерну! Если, конечно, спущусь.
Это он уже себе под нос, не слышно, снимая с шеи бинокль, с трудом удерживаясь на одной руке.
– Готово, батя! Натянули! Бросай!
– Ты его прямо отпусти - и все!
– Оп-па! Поймали! Цел бинокль!
– Ну, хотя бы бинокль цел.
– Держись, отец!
– Я что - акробат, что ли, столько висеть? Посмотрите лучше, что там, под горкой, в том месте, где я вишу, куда мне лететь...
– Ручей там, батя!
– Ручей - это хорошо...
– Не! Ты туда не прыгай! Там по склону овражка до самого ручья на дне - чертополох, да малина с шиповником!
– Хорошо, сынки! Спасибо за заботу, ласковые вы мои! Я вверх прыгну. Или стороной облечу... Ох, сейчас отпущу!
– Пацаны! Быстро все в сторону!
– распорядился Григорий.
– И уши закройте!
– Уши-то зачем?
– поинтересовался Сергей.
– Ты что, отца не знаешь? Он же не только падать будет, он еще и слова всякие... нехорошие, говорить будет.
Отпусаюууууу! / звук свободного полета /. Мать! Мать Мать!-ать-ать-ать.../склон и шиповник/. Оп-оп-оп-оп! / не совсем так, но фонетически близко: это чертополох и ручей/.
– Батя!
– заорали, свесившись в овражек, обеспокоенные сыновья. Вылезай! Мы поддержим!
– Спасибо, сынки! Вы меня уже поддержали!
Охая и пыхтя, как паровоз, Тарас Миронович долго и упорно карабкался по скользкому и заросшему всякой колючкой склону. Лез он долго, склон был крутой. Наконец над краем овражка показалась голова участкового, с основательно исцарапанным лицом.
– Руку!
– выдохнула с трудом голова.
– Что, батя?
– ласково спросил Григорий, наклоняя к нему заботливое лицо.
– Ты что - издеваешься?! Руку, говорю, давай! Еле держусь!
Григорий с готовностью протянул отцу крепкую руку, все столпились возле края, готовясь увидеть картину спасения доблестного участкового любящим сыном.
Тарас Миронович с облегчением вздохнул, левой рукой продолжая удерживаться за хилый кустик, правую протянул в сторону надежной ладони сына.
И тут случилось страшное: Григория укусила оса. Она укусила его в лоб. Прямо между бровей. От боли и неожиданности Григорий инстинктивно стукнул себя правой ладонью по месту укуса на лбу.
В это же самое мгновение правая рука его отца вместо надежной и такой, казалось, близкой ладони сына поймала пустоту. Ухватиться за что-то другое он не успел: кустик, который удерживал его шаткое равновесие, покинул склон и улетел вниз.
Вместе с Тарасом Мироновичем.
На этот раз дети заткнуть уши не успели. Поэтому прощальное слово улетающего в бездну участкового навсегда врезалось в память слышавших его мытаринских пацанов, сохранилось впоследствии в виде бережно передающейся из уст в уста легенды, как некогда передавался знаменитый Большой Матерный Загиб Петра
Пацаны переглянулись и восторженно подвели итог услышанному:
– Вот это круто! Класс!
– Ребята! Уйдите от края!
– поспешил вмешаться Сергей.
– И не слушайте, сейчас дядя участковый вылезать будет! Нечего вам это слушать.
– Ну да! Нечего!
– возмутились мальчишки.
– Мы такого ни у кого не слыхали!
Когда Тарас Миронович вылез, он только и сумел сказать сыновьям:
– Поговорим дома.
Чем весьма испортил им настроение. Молча оделся и, кивнув сыновьям, направился к горке, на которой был Васька. Пацанам категорически было велено оставаться на месте.
– Петька! Полезай на дерево с биноклем!
– скомандовал Колька. Оттуда все увидишь, нам скажешь, мы все равно первые в поселке знать будем, да еще и другим рассказать успеем...
Так оно и вышло.
Храм
Из-за огродов, из-за сараев, на улочки поселка обрушилась с воплями босоногая ватага мальчишек, орущих во всю Ивановскую:
– Ваську заарестовали! Милиция Ваську Пантелеева заарестовала! Васька покражи делал! Ваську заарестовали!
Взбудораженные пронзительными воплями, повыскакивали на улицы все, кто в это время дома был. Вышла за ворота и Анастасия Николаевна, привлеченная шумом. Услышав, что Ваську ее арестовали, да еще и за воровство, схватилась она за сердце. И посерев лицом, прислонилась к стене дома, возле которого стояла. Все окружающие сразу примолкли, заметив как-то вдруг, какая она уже совсем старенькая старушка.
– Васькууу...
– заголосил было по инерции кто-то из мальчишек, но тут же схлопотал подзатыльник и заткнулся.
Все стояли в ожидании, высыпав на край поселка, за сараи. Переминались с ноги на ногу, поглядывая виновато на Анастасию Николаевну, словно ища у нее за что-то прощения.
И вот показались.
Впереди всех шагал Тарас Миронович: грязный, оборванный, с оцарапанным лицом, но с гордо поднятой головой. За ним следом шел Григорий, в сдвинутой на самый затылок фуражке. На лоб она не налезала. Он вел за руку Ваську, крепко вцепившегося в него. Сзади шагал, по журавлиному высоко поднимая ноги, Сергей, нагруженный корзиной, ящиком с инструментами, лопатой, веревкой через плечо и бренчащим ведром ядовитого оранжевого цвета, снятым Васькой с какого-то пожарного щита.
– Ой, мамыньки! Гляди, как Васька милицию потрепал!
– ахнули в толпе, завидев растерзанного Тараса Мироновича.
– Смотри, смотри! Ваську за руку ведут, сопротивлялся, кажись, сильно.
– Ой, Васька! Ой, бедокур! Что будет?!
Анастасия Николаевна с трудом отделилась от стены и пошла навстречу вышагивавшему впереди Тарасу Мироновичу.
Тот шел неестественно прямо, держа за спиной фуражку. Завидев приближающуюся Васькину мать, он завертел головой, высматривая, куда бы улизнуть, но она уже приблизилась к нему вплотную и спросила, глядя ему прямо в глаза, которые лукавый участковый старательно скашивал куда-то за спину.