Храм Василия Блаженного
Шрифт:
– Ты, Тарас, не косись, не косись! Ты мне прямо отвечай - это Васька мой тебя так подрал и личность тебе покарябал?
– Да ты что, - очумела?!
– Тарас Миронович вытаращился на нее.
– Это я сам! Это я... Это я с дуба упал.
При этих его словах, несмотря на всю серьезность происходящего, собравшиеся жители поселка взорвались хохотом.
– Да я не в том смысле с дуба упал!
– рассердился участковый.
– Я действительно с дуба упал!
Этим заявлением он только масла в огонь подлил. Анастасия Николаевна
– С тебя, старый дурень, люди смеются! Ты что - ответить не можешь честно?! Да что ты все за спину себе смотришь? Ты встань прямо и смотри мне в глаза!
Рассердившись, она дернула его за руку. Фуражка, которую он держал за спиной, выскользнула из рук и покатилась по траве, открыв огромную дыру на лопнувших сзади галифе участкового. Он аж юлой закрутился.
Те, кто стоял сбоку и сзади него, окончательно зашлись от смеха, даже Сергей, отвернувшись в сторону, прикрывал рот ладошкой. Все остальные, не понимая в чем дело, обуреваемые любопытством, стали перемещаться за спину участковому.
– Устал я что-то...
– пробормотал тот, затравленно оглядываясь и в отчаянии опускаясь на землю, прямо под ноги оторопевшей Анастасии Николаевне.
Та так и осталась с открытым ртом, ничего не понимая, махнула рукой и пошла к Ваське, которого держал за руку Григорий.
Подойдя поближе, она увидела, что все обстоит как раз совсем наоборот: это ее Васька держал Григория за руку, потому что огромная, просто чудовищная опухоль, разрослась на лбу Григория, наплыв ему на глаза, которые он не мог даже открыть.
– Милай!
– присела на корточки от неожиданности и жалости Анастасия Николаевна.
– Это и тебя мой ирод отделал?!
– Да что вы, Анастасия Николаевна!
– пробасил возмущенно Григорий, узнав ее по голосу.
– Это не ваш Васька, это меня оса в лоб укусила...
Она подскочила, словно это ее оса ужалила.
– Вы что мне голову морочите?!
– раскричалась она, возмущаясь.
– Мой обалдуй людей покалечил, а они его выгораживают!
Она коршуном подлетела к Ваське:
– Это что же ты с людями наделал?! Анчутка ты беспятый! Нехристь! Басурман! Это что же ты набедовал?!
– Маманя! Маманя!
– гудел расстроенный Васька.
– Не я это... Не я, маманя...
– Я тебе покажу - "не я"!
– разбушевалась мать.
– Ворует, изверг, да еще и людев калечит!
– Не трогал он никого, успокойся ты, Анастасия Николаевна! прикрикнул на нее участковый.
– Вот что покрал он - это верно. Это совсем даже худо, а вреда физически он никому не причинил.
– Покрал?!
– ахнула мать.
– Васька?!
– Ну не я же, - печально вздохнул участковый так искренне, словно и вправду сожалел, что не он это сделал.
– Ах ты, бедоносец проклятый! Чтоб тебя лихоманка потрепала, непутевого!
– напустилась мать на своего оболтуса, который молчал и только гудел
– Маманя! Маманя!
– Тебе это надо было?!
– напустилась она на него с новыми силами. Да чтоб тебя на той веревке, что ты покрал, черти за углями гоняют! И за каким, отвечай, тебе это спонадобилось?!
– Строить...
– присвистнул носом Васька.
– Чегооо?
– вылупилась на него мать.
– Ты же в жизни своей гвоздя ни разу не забил, чтобы пальцы не оттяпать, куда тебе строить?! Будет врать-то!
– Я не вру!
– обиделся уже Васька.
– Ты, оболтус, объясни матери, что да как, людям сам верни, что покрал у них, не спросясь, - грозно распорядился сидящий на травке участковый.
– Простите!
– густым басом прогудел Васька, подняв голову вверх.
Вокруг стояла тишина. Васька глотал слезы.
– Я больше не буду! Я строить взял...
– Господи! Да чего строить-то?!
– закричала мать.
– Говори, что сопишь?
– прикрикнул без злобы участковый.
– Говори, мать спрашивает.
– Храм строить...
– почти прошептал Васька.
– Чегооо?!
– едва не села рядом с участковым мать.
– Храм я строю!
– непривычно внятно произнес Васька, подняв голову. Вот тут наступила полная тишина.
– Во, блаженный!
– воскликнула в этой тишине Анастасия Николаевна, сама не подозревая, что с этой минуты сына ее иначе, как Василий Блаженный, называть не будут, а стройку его нарекут в народе - Храмом Василия Блаженного.
Кражи его дурацкие скоро позабудутся, простят их Ваське легко, любили его за искреннюю беззлобность и неспособность причинять сознательное зло, потому простили бы ему и не такое. А вот прозвище останется навсегда...
Народ стал расходиться. Сергей взял под руку Гришку и повернулся к отцу:
– Пойдем домой, батя.
– Да что-то не хочется, - оглядываясь на еще остававшихся самых любопытных, отозвался участковый.
– Посижу я тут на солнышке. Что-то я пригрелся, посижу...
Сергей удивленно посмотрел на закатное неяркое солнышко, уходящее за маленькие, словно на корточки присевшие, сараи. Хотел что-то еще сказать отцу, но нетерпеливый Гришка стал тянуть его за рукав, и Сергей повел его к дому. Уже уходя, он оглянулся. Отец сделал блаженное лицо, подставляя его солнцу.
– Ты пересел бы, что ли, батя, - посоветовал Сергей.
– А тут что - занято?
– съехидничал отец.
– Да нет, свободно. Сиди, если нравится. Только коровы тут гуляют.
– А я им что - мешаю? Да и нет никаких коров.
– Нет, - покорно согласился Сергей.
– Но были. Были и оставили вещественные доказательства своего пребывания.
Тарас Миронович подскочил, оглядел многострадальные галифе, шепотом выругался и широким шагом пошел домой, не обращая уже ни на что внимания, даже фуражку в траве оставил.