Хранительница меридиана
Шрифт:
Днем здесь ходят люди, и первоклассники, и десятиклассники. Василиса и он тоже. Днем люди как люди, а вот ночью…
Вспомнил лицо мужчины. Один мучит троих. Варежку тоже все мучают. Если бы не Ленька, его колотили бы каждый день. А ведь Василиса добрая, и сам он, Варежка, добрый. За доброту его и прозвали Варежкой. Зачем обижают добрых? Хотят, чтоб они стали злыми? А вот и не выйдет!
— А вот и не выйдет! — сказал Варежка громко.
— А вот и не выйдет, — сказал Варежка.
Он повторял это много раз и забыл, что же должно не выйти.
— А вот и не выйдет!
Лангор умер. Он жил в старом доме и умер вместе с ним. Он был удивительный человек, а поганята не догадывались об этом. Они уважали героев и других славных людей: футболистов, сыщиков, капитанов. Лангор был просто старик. Лангор был старик, а поганята были его лучшими друзьями. Они и сами не знали об этом, но это так и есть — они были его лучшими друзьями. Он рассказывал всегда одно: про страну Лангорию.
Есть море, на море — остров. На острове все чудеса мира. Снежные горы и степь, саванна и сосновый бор, джунгли, пустыня, пальмы и березы. В реках крокодилы и пескари. В лесах обезьяны и соболи, тигры и вымершие везде мастодонты.
Когда Лангор рассказывал, ему смотрели в лицо. Ему это нравилось.
Он расхваливал свой остров, а Ленька тем временем стягивал с его ноги галошу. Галошей играли в футбол.
Лангор сидел молча, опустив голову, потом поднимал на обидчиков глаза, и те, дождавшись этого, кричали: «Опять вы мучаете бедного старика!»
Лангор жил у дочери за голландкой. Вечерами он лежал на своем сундуке и боялся повернуться. Дочь о нем забывала, а поганята нет. Они подвешивали картошку над его окном и стучали, пока он не выходил на улицу. Тогда мальчишки кричали:
— Опять вы мучаете бедного старика! Он стоял возле крыльца и молчал. Пригнувшись, выскальзывала на улицу дочь, кралась к помойкам, за которыми прятались мальчишки. Ее встречали гнилыми помидорами и смехом. Она возвращалась к дому и шипела Лангору в лицо:
— Господи, за что мне такая мука!
Но были и другие вечера.
Бесшабашная улица Поганят вдруг становилась задумчивой. Она, как по сговору, собиралась на крыльце Лангорова дома и слушала. В эти вечера молено было говорить о самом запретном, даже о цветах, о которых говорят только девчонки.
Лангор рассказывал о необыкновенной бабочке — эремурус. И если он начинал говорить о другом, его просили рассказать о бабочке. Это была и вправду хорошая история.
Один ученый объездил весь мир, но так и не нашел самую прекрасную в мире бабочку — эремурус. И вот ученый добрался до Полинезии. Долго бродил по лесам и однажды увидел то, чему посвятил жизнь. Легенда не лгала. Крылья бабочки эремурус играли всеми цветами, которые есть на земле, и теми, которых на земле нет. Ученый бросился в погоню и уже догнал бабочку, но вдруг земля разверзлась. Ученый следил за бабочкой, а трясина затягивала его. Она затянула его по грудь, и бабочка, словно в насмешку, села ученому на темя.
— Ну, а дальше не рассказывай! — просил всегда Ленька. — Теперь ты начнешь хвастать, что эта бабочка лежит в твоем сундуке золотистого дерева.
— Так оно и есть! — говорил Лангор. — Я вам покажу. Выберем вечерок, когда дочери не будет дома, и я вам покажу. И бабочку и другие удивительные вещи.
Сундук Лангора и вправду был из золотого дерева. Даже в темном углу, за голландкой, крышка светилась желтым.
Варежка погладил крышку ладонью.
— Ишь, как вылежал ее Лангор. Зеркало!
— Лесом пахнет, — сказал Ленька. — Чуешь? Василиса потянула ноздрями воздух.
— Сосной.
— Может, сундук все-таки забыли? — сказал Варежка. — Замок все-таки…
— Ха! Замок! — крикнул Роман, ощупав его руками. — Пробой с корнями выдран.
— Дочь, наверное, шарила, — сказал Варежка. — Лангор перед самым выселением умер.
— Тащи сундук на свет! — приказал Ленька.
Крышку поднял Роман. Он поднимал ее медленно, и все, сбившись в кучу, ждали.
Крышка стукнула. Ребята поднялись на цыпочки. Они увидели зеленое, оранжевое, красное. Роман поднял руки.
— Тише!
Но они окружили сундук, и сияние угасло. В сундуке лежали птичьи перья. Больше всего синих, как шелк, как обожженная огнем сталь.
— Перья зимородка! — сказал Роман зачарованно.
— Зимородка, — повторила Василиса.
— Эта птица может отводить молнии. Если взять ее на корабль, то в море она утихомиривает ветры. А тот, кто носит ее при себе, становится красивым. Ребята, а ведь это хвост японского петуха! — закричал Роман, вытягивая бесконечную ленту атласных перьев.
Тогда каждый взял из сундука перья, какие кому по душе. Роман сиял.
— У тебя перо попугая, — сказал он Варежке. — У Леньки — сойки. Василиса, а ведь у тебя крыло обыкновенной вороны.
— Откуда ты столько птиц знаешь? — спросил Ленька.
— У него мама — орнитолог. Она изучает птиц, — сказала Василиса. — У них во всех комнатах чучела.
Только теперь они по-настоящему осмотрели сундук. Копался в нем кто-то очень торопливо. Перья были вытряхнуты из драного бурдюка. Под перьями лежал железнодорожный китель с обгорелой полой, без пуговиц.
— Дочь, — сказал Ленька. — С пуговицами не рассталась.
В китель был завернут кусок обгорелого полотенца с красным петухом, вышитым крестиком.
Роман вынул из сундука легкую тарелку, покрытую фосфором. Тарелку держали на солнце, и все вместе бегали за голландку, светили друг другу в лицо.
— Ручная луна, — сказал Варежка.
В сундуке нашли черный корень, похожий на скачущего оленя. Старинные монеты с квадратными дырочками посредине. Скорлупу кокосового ореха, выползень змеи и медвежью лапу с когтями.