Хрен С Горы
Шрифт:
Я начал обдумывать, как бы поэффектнее обставить церемонию прощания с погибшими товарищами, дабы совместить отдавание дани памяти павшим с идейной накачкой оставшихся в строю. Однако меня самым грубым образом оторвали от сочинения речи и продумывания сопутствующих ей действий.
Делегация из доброго десятка командиров отрядов заявилась, требуя выдать на расправу наших пленников-лучников. Состав был отнюдь не перворазрядный — в основном предводители мелких групп ласу и текокцев. Никого из людей Рамикуитаки, в том числе и Тономуя, попавшего со своей сотней под стрелы Тагора и Ко, среди них не наблюдалось.
Мои орлы, уловив суть требований, начали активно поглаживать рукоятки топоров
Объект вышеозначенных претензий присутствовал при сей дискуссии, стоя чуть в стороне. И познаний Тагора в туземном языке явно хватало понять, что речь идёт о его голове, тем более что собеседники мои то и дело делали экспрессивные жесты в его сторону. Пока мы с союзниками мило беседовали, тузтец стоял, прямой как палка, с напряжённо сжатыми кулаками. На лице его застыла наигранная улыбка. Когда жаждущие крови удалились из зоны видимости, лучник подошёл поближе.
— Они требовали твоей смерти — сказал я.
— Я понял — медленно, стараясь чётко выговаривать звуки чужого языка, ответил он.
— Сонаваралинга, а когда ты успел этому чужеземцу поклясться, что его не тронут? — вмешался Гоку.
— Я перед духами клялся. Кано, Вахаку — оборачиваюсь к оказавшимся под рукой командирам — Никого ко мне не пускайте по пустякам. Я буду говорить с духами. Сегодняшний день запомнят все «пану макаки».
Мои подчинённые пожали плечами в знак того, что поняли и, будут стеречь своего «пану олени» от ненужных визитёров.
— Паропе — приказываю Длинному — А ты пойдёшь со мной. Будешь мне помогать. Не бойся, колдовать и обращаться к духам я буду сам — успокаиваю бывшего деревенского хулигана, видя испуг на его лице — Ты будешь поддерживать огонь, которому предназначено веселить и согревать духов этим вечером.
Впрочем, когда я остался с Длинным наедине, то сначала разговор пошёл о делах совсем не колдовских. А конкретно — о только что случившейся попытке наезда. Интересовало меня в данной истории по большому счёту только одно: действовала ли эта шушера по собственной инициативе, или же Рамикуитаки решил проверить, как говорят американцы, крепость моих яиц. Увы, Паропе ничем не мог мне помочь. В итоге так и осталось неизвестным — столкнулись мы с самодеятельностью мелких вождей или же за их спинами маячил наш главнокомандующий.
К обеду известие, что Сонаваралинга затеял какое-то мощное колдовство, успело распространиться по всему нашему войску. Так что к тому времени, когда текст и программа грядущего действа окончательно оформились в моей голове, вокруг занимаемого «макаками» участка собралось немало любопытствующих.
Стараясь не обращать внимания на подтягивающуюся публику, я продолжал заниматься подготовкой: при помощи Длинного и назначенных мною добровольцев выровнял площадку примерно десять на пятнадцать метров; затем туда перенесли тела наших погибших товарищей, а по углам соорудили четыре кучи дров высотой в половину человеческого роста. Ещё один костёр приготовили в центре сцены.
Зеваки всё прибывали, числом превысив моих бойцов. Так что пришлось озаботиться выделением мест особо уважаемым зрителям, пожертвовав для этого одной из коротких сторон четырёхугольника. С учётом того, что «трибуны» от сцены, на которой будет происходить действие, отделяло три-четыре метра, удалось в два ряда втиснуть четыре десятка вождей
А «макакам» и приравненным к ним хватило места на оставшихся трёх сторонах площадки. Разместились они, правда, в три, местами четыре, ряда: впереди лежали раненные (только совсем уж тяжёлых, которые не приходили в себя, оставили в покое), за ними сидели на траве, третий ряд стоял, а кому и там не хватило места, возвышались на заботливо наваленных и утрамбованных кучах глины и камней.
Наконец, все мои подчинённые заняли полагающиеся им места. Длинный, повинуясь, моему сигналу, поднёс факел и зажёг костёр в центре площадки. Я подошёл к огню, на свободную от трупов середину, во всю тряся куском бамбука, в который были насыпаны твёрдые зелёные ягоды. Грохот, знаменующий начало колдовского обряда заставил публику притихнуть: зеваки успокоились и перестали ссориться из-за удобных для наблюдения мест, а «макаки» и прочие и так особо не шумели, спокойно ожидая, когда же «пану олени» начнёт обещанное колдовство.
Несколько минут я потратил на обход периметра сцены, по максимуму усиливая звук, извлекаемый из трещотки. Наконец, когда у меня уже начала от резких движений и далёкого от мелодичности звука болеть голова, я неожиданно прервал своё музицирование, в полной тишине остановившись возле первого мертвеца. В соответствие со сценарием, Длинный начал медленно и мерно бить в огромный деревянный барабан. Чувствуя на себе напряжённое и испуганное внимание сотен глаз, я заговорил под этот аккомпанемент: «Вы храбро бились вчера с врагом, вы расставались с жизнями, прикрывая своих товарищей по строю. Ты, Тоборе, сын Боре; ты Тинопе, сын Уромуя; ты Кеоре, сын Олу; ты Текоро, сын Паоре…» Я шёл вдоль ряда покойников, наклоняясь над каждым, произнося его имя и касаясь лица мертвеца висящим на шее небольшим глиняным горшочком с намалёванными на нём глазом. Пройдя последнего из погибших, я остановился, перевёл дух и продолжил: «Вы ступили на Тропу Духов, по которой нет пути назад, в мир живых. Там, за гранью, отделяющей мир явный от мира сокровенного, нет для вас ни бонко, ни соная, ни суне. Вы бились плечом к плечу с воинами «пану макаки», и заслужили честь именоваться «пану макаки». Правом, данным мне как «пану олени» нашего воинского братства, объявляю всех вас отныне и навеки участниками нашего славного общества». Делаю паузу, вновь введя в действие свою бамбуковую трещотку. Мой помощник ускорил отбиваемый ритм.
«А, вы, живые!» — обратился я к своим бойцам, резко оборвав грохот. По рядам «макак» и прочих приравненных к ним пошло шевеление: многие вздрогнули от испуга или неожиданности — лишь некоторые сумели сохранить внешнюю невозмутимость.
«Я, Сонаваралинга, сын Танагаривы; тот, кто был поглощён морем и вернулся в мир живых; тот, с чьего тела Тобу-Нокоре, Владыка Моря, смыл все отметки о родстве, возрасте, деяниях и поступках; тот, кто вынимает душу из тела и возвращает её обратно (при этих словах я уловил некоторый сбой в ритмичном отстукивании Длинного); тот, кто лишает жизни противящихся моей воле; тот, кто освобождает души давно умерших из камней, и даёт людям Сонава и Бонко прочные топоры, ножи и копья; тот, кто побеждает злых духов, насылающих болезни; я, Сонаваралинга, забывший своё прошлое и живущий заново, заклинаю землёй, водой, воздухом, огнём и кровью ваших товарищей, павших в боях. Заклинаю и провозглашаю отныне: нет среди вас, живых, ни соная, ни бонко, ни суне. Все вы — «пану макаки», и «пану макаки» — вы все!»