Христианская гармония духа

Малышевский А.

Когда с любовью заботятся о материальных нуждах ближних своих, нимало не заботясь о том, чтобы ближних этих сделать людьми разумными и добрыми, чтобы помочь ближним этим стройно организовать жизнь, достойную людей разумных и добрых, тут сомнения быть не может, что любовь, хотя и искренняя и нелицемерная, но рабская, униженная до позора почетного слуги властных ощущений.

5. Ощущения + любовь + разум (++)

Мы дошли до высшей гармонии или, вернее, до наименьшей дисгармонии, возможной при преобладании ощущений.

От предыдущего настроения оно отличается только тем, что в добросердечное стремление угодить Богу дарами и осчастливить ближних всякими благами земными вносится более разумности, на службе ощущений почетный раб – любовь берет себе на помощь еще и второстепенного раба – разум и,

при помощи его, достигает целей, намеченных властными ощущениями, более прежнего разумными путями.

Тут и настроение, и проявления его еще симпатичнее, еще более подкупающие, способные еще легче ввести в обман поверхностного наблюдателя, и особенно в самообман как отдельных лиц, так и целые народы и церкви поместные.

Когда любовь к Богу выражают дарами и жертвами, не заботясь ни о разумном понимании воли Божьей, ни о разумной организации жизни по вере, а только пользуясь услугами разума для наилучшего, наиболее правоверного угождения Богу путем все тех же даров и жертв, не надо ошибаться, очевидно: ощущения занимают место первое, второе место принадлежит любви, а разум унижен до положения слуги, раба властных ощущений.

Когда любовь к ближним выражается исключительными заботами о материальном благосостоянии, а о жизни любви и разума в них заботятся лишь настолько, насколько это может способствовать комфорту жизни земной, не надо ошибаться: хотя любовь и искренна, и нелицемерна, хотя к достижению материального благосостояния ближних стремятся, по-видимому, разумными путями, все же и любовь, и разум – позорные рабы властных ощущений, и все, что было бы предложено и сделано во имя любви и разума в ущерб ощущениям, неизбежно подверглось бы осуждению и было бы признано опасною и вредною утопией.

На первый взгляд может показаться несправедливым отнести последние настроения к аду внутри человека, к геенне огненной, к рабству подзаконному. На самом деле сделать это вполне основательно. Ведь и тут царствуют ощущения, а любовь и разум неизменно остаются рабами, все равно, признанными или не признанными, почетными или униженными, во всяком случае, рабами на службе ощущений. Пока царствуют ощущения, они только пользуются услугами разума и любви, не переставая быть теми же властными, не стесняемыми ни любовью, ни разумом ощущениями, ненасытными по самой природе своей, грубо эгоистичными и тем самым делающими рабство подзаконное явлением неизбежным, насущною потребностью общества, которое без того быстро дошло бы до состояния анархии.

Само собой, нет человека, нет народа, нет церкви поместной, которые представляли бы из себя пример известного настроения в чистом виде.

Каждый человек способен испытывать разные настроения, переходить в течение своей жизни от одной степени дисгармонии к другой, в отдельные моменты своего земного существования возвышаться от позора высшей дисгармонии скотоподобного человека до святой гармонии человека богоподобного и падать от святой гармонии до низших степеней позорной дисгармонии. Вполне основательно и справедливо, кажется мне, отнести человека к типичным представителям той степени дисгармонии, которая, наичаще в нем проявляясь, становится господствующей и обусловливает собою характер его жизни и отношений к самому себе, к Богу, и ближним.

Еще более невозможно, чтобы было однородно настроение миллионов разнообразных индивидуальностей, входящих в состав известного народа или церкви поместной. Это и дает возможность радикально расходиться в оценке нравственного достоинства известного народа или церкви поместной, смотря по тому, какую группу лиц принимают за их типичных представителей, а еще чаще – какие факты их жизни выбирает симпатия или антипатия для тенденциозной подтасовки их в пользу восхваления или осуждения.

Совершенно основательным и справедливым, кажется мне, строго разграничивать народ и государства, рядовых членов церкви и представителей церковной власти. Известно, что даже там, где народ, обладая политическими правами, принимает участие в устроении государственной жизни и с тем вместе несет и соответствующую тому ответственность, государственная и международная нравственность резко отличается от нравственности общественной. Там, где народ никаких политических прав не имеет и на управление церковью не влияет, это разграничение очевидно необходимо.

При определении нравственного достоинства известного народа или церкви поместной нельзя принимать в расчет ни действия властей, ни отдельных выдающихся представителей этих общественных групп, а надо вникнуть в смысл жизни большинства, понять,

какое место в этой жизни занимают любовь, разум и ощущения, какая комбинация этих трех элементов является наиболее типичной не в отдельные исключительные минуты, а в рутине повседневной, обыденной жизни. Только таким образом можно избегнуть несправедливых преувеличений в ту или другую сторону, можно не возложить на целый народ или церковь ответственность за грехи отдельных чудовищ или особенно порочных, хотя бы и видных и ответственных групп, с одной стороны, и, с другой, не впадать в самообольщение и не вводить во искушение малых сих, наталкивая их на смертный грех национальной или религиозной гордыни, выдавая за типичных представителей целой нации или церкви поместной тех гениев и избранников Божьих, которых, по неизменной привычке всех народов жестоковыйных современники ни понимать, ни любить, ни уважать не умеют, а потомки возводят в позорное положение кумиров во славу своему болоту или своей колокольне, не находя нужным при этом в чем-либо подражать им.

Все сказанное выше справедливо и по отношению к отдельным группам лиц, входящих в состав той пестрой амальгамы, которую разумеют под словами народ и церковь поместная. И тут не менее настойчиво надо стараться вникнуть в самую суть жизни и стремлений этих групп по злобе, не попадаясь на удочку лживых фикций, создаваемых ими себе во славу, и судить о нравственном уровне группы не по исключительным личностям, а по тем целям, путям и результатам, которые составляют настоящую, реальную суть их повседневного существования.

Чистилище царства разума

1. Разум

Любовь по-прежнему бесправна и признается опасной и вредной утопией, только характер гонений на нее со всем иной. Прежде ей, не мудрствуя лукаво, противопоставляли грубую силу – кулак, теперь доказывают ее нелепость хитроумными выкладками нового владыки – разума.

Разум имеет первенствующую роль во всем, намечает цели деятельности, указывает пути для достижения этих целей, определяет отношения к Богу, ближнему и самому себе, властно господствует над любовью и ощущениями.

Ощущения впервые становятся бесправными, их отрицают во имя разума, что, конечно, неразумно, но не более неразумно, чем отрицание прав любви. Очень характерно, что неразумность отрицания прав ощущений будет вполне очевидна для многих наших современников, для которых неразумность отрицания прав любви была далеко не столь очевидной. Считая нужным тут же пояснить для тех, которые обвинят меня в нелогичности за то, что, говоря о царстве разума, я очень многое буду признавать в нем неразумным, как и здесь называю неразумным отрицание во имя разума прав ощущений, считаю нужным пояснить, что в царстве разума ничто разумно и быть не может, не только на той низшей степени дисгармонии злого, аскетического разума, отрицающего права любви и ощущений, о которой здесь идет речь, но даже и на высшей степени гармонии, возможной при царстве разума, когда любовь возведена им в степень почетного слуги и права ощущений признаны при условии уважения высших прав любви (разум + любовь + ощущения). Согласно единой, абсолютной, вечной истине правды Божьей, в христианской гармонии духа место первое принадлежит любви, ей надлежит царствовать. Пока разум добровольно и сознательно не уступит любви место первое, не станет на принадлежащее ему место второе, вся деятельность его ошибочна, и это прекрасно понято и выражено еще апостолом Павлом, говорившим о людях всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины [363] ; знание надмевает, а любовь назидает [364] . Пока разум находится в положении самозванца, удерживающего при себе в положении слуги своего законного господина любовь, он не делает самого разумного, что он прежде всего сделать должен, без чего не могут быть разумными и дальнейшие его шаги: не додумался до истинного значения любви в экономии жизни мира и не уступил ей добровольно и сознательно подобающее ей место.

363

2 Тим. 3, 7.

364

1 Кор. 8, 1.