Христианская гармония духа

Малышевский А.

Бога или отрицают на квазинаучных основаниях, или подменяют туманною фикцией, или создают понятие о Нем по образу в подобию своему, считая Его неумолимым разумом, с холодным равнодушием взирающим на всех и вся, интересуясь только отвлеченными соображениями о деятельности установленных им законов и изобретенной им, построенной и пущенной в ход сложной машины мирового организма. Так как Христа не так удобно перекраивать по своей мерке и царственное значение любви слишком ярко выступает из примера жизни Его и ключом бьет из каждого слова в учении Его, чтобы возможно было игнорировать истинное значение любви, относясь к учению и примеру жизни Его хоть сколько-нибудь разумно, то и находят необходимым во имя разума отрицать божество Его, низвести до степени нормального явления, симпатичного, хотя и наивного философа и выбрать из христианства

то, что находят наиболее пригодным для домашнего обихода, в жизни частной, семейной, общественной, государственной и международной. Во всяком случае, отношения к Богу носят менее позорный, менее кощунственный, менее грубо утилитарный характер, чем прежде. Бога стараются понять по мере сил, Христа изучают, из Его учения и примера жизни Его стараются извлечь все, что может послужить на пользу человечеству, сообразно тому, как понимают эту пользу, но не доходят более до наивной дерзости представлений о Боге как о грубом существе: жестоком, корыстном, взбалмошном и чванливом, по образу и подобию рабов ощущений, не смеют более пытаться подкупить Его дарами, бессмысленными оргиями буквы мертвящей и благочестивых упражнений, рабской лестью самодовольных грешников, приближающихся к Нему устами своими. Тут невозможность правильно понять и исповедать Бога истинного и Христа Его зависит от того, что философию христианства ставят на место вдохновения любви, а не делают философию верным слугою и другом царственной любви.

Мировоззрение настолько шире, разумнее и стройнее прежнего, насколько свободный разум и свободная наука выше слепого, грубого эгоизма скотоподобного раба ощущений.

Идеал: всеведение и всемогущество.

Нравственность: самоотверженное служение кумиру – науке.

Гордость сознательная, мотивированная, признаваемая за добродетель и даже за основу всей этики. Холодная надменность разумного существа, обоготворяющего разум и сознающего себя разумным.

Гнев проявляется всего чаще в форме оскорбительного презрения ко всему, что кажется неразумным и тем, что кажется провинившимся перед кумиром – разумом. Во всяком случае, тут гнев перестал быть тем диким, стихийным явлением, каким он был при господстве ощущений, не преображен любовью до таинства вдохновения святого гнева, а только умерен требованиями разума.

Эгоизм сознательный, мотивированный, признаваемый за неотъемлемое священное право под именем индивидуальности. Если прежде он был неизбежен потому, что у каждого свое чрево, тут он неизбежен потому, что у каждого свой разум. Вера в Бога без любви не может служить объединяющим началом даже и тогда, когда признают личного Бога, признают в теории и греховность эгоизма; от признания до реальной победы так же далеко, как от слова до дела; для признания достаточно логичной выкладки ума, для реальной победы нужна громадная духовная сила, возможная только как результат торжествующей, царственной любви. Тем более беспочвенна борьба с эгоизмом при вере в туманную фикцию пантеизма, если все люди – частичные проявления божества, нет смысла говорить о различии между добром и злом, всякая мысль и всякая похоть самого порочного существа – абсолютная правда и абсолютное добро, никакая этика невозможна, бессмысленно и всякое самоограничение, и всякое самоотвержение. Пока разум добровольно не подчинится любви, до тех пор эгоизм может быть только осужден в теории, но не побежден в действительной жизни; всего чаще его не осуждают и в теории, а, напротив, признают явлением вполне законным и даже восхваляют под названием сильной индивидуальности – трезвой практичности – чуждого сентиментальности, здорового взгляда на вещи и самый альтруизм допускают только на эгоистических началах и по эгоистическим соображениям. Во всяком случае, и эгоизм перестал быть тем диким, стихийным явлением, каким был при господстве ощущений; теперь он умеряется выкладками разума о необходимости согласовать требования своего эгоизма с требованиями эгоизма других. Отрицая права любви, издеваясь над жизненным значением любви и осмеивая, как неразумную, а потому и вредную утопию, организацию жизни на основах любви, верят в возможность стройной организации жизни на основах разума без любви, самое большее – при содействии расчетливого альтруизма, и не находят наивной утопией несбыточную мечту о примирении интересов миллионов холодных эгоизмов, гордых сознанием священных прав индивидуальности.

Уныние

законное, неизбежное для поклонников разума, сознающих бессилие своего кумира отвечать на насущные вопросы о первопричинах и конечных целях бытия, о смысле жизни мира и земной жизни человека, сознающих безвыходное отчаяние своего бессмысленного, сознательно скорбного бытия. Тут иных выходов быть не может: или сознательная мировая тоска философов-пессимистов, или вера живая в Бога-Любовь, дающая разумный смысл самой деятельности разума и добровольное подчинение разума любви, или погружение в беззаботное пьянство жизни и унижение разума до позора рабства властным ощущениям.

Радость идейная и жестокая. На ней отблеск рая, насколько она зависит от постижения вечных законов жизни мира, и отблеск ада, насколько она равнодушна и неуязвима среди горя и страданий земного бытия.

Совесть математическая, как результат бесстрастных математических выкладок властного разума, и фальшивая, насколько в этих выкладках упущен элемент любви и его истинное значение.

Честь – плодотворное служение на пользу мысли и науке.

Долг – подчинение разуму любви и ощущений. Самопожертвование холодное, расчетливое и потому не логичное.

Братолюбие еще невозможно, как и братство христианское, как торжество любви над холодным разумом и бесстрастной справедливостью, как стеснение свободолюбивой индивидуальности.

Религия, освободившись от тяжелых цепей мелочной регламентации обоготворенной буквы мертвящей, освободившись от рабства подзаконного, не воспрянула до святого таинства преображения человека в новую тварь силою духа животворящего, а остановилась на промежуточной ступени – философии христианства. Тут впервые возможен холодный мрачный аскетизм, отрицающий права любви и ощущений во имя разума, считающий богоугодным самоистязания, умерщвление плоти, восстающей на разум.

Основы жизни: разум, наука и корыстные соображения о выгоде личной, семейной, общественной, государственной или даже и общечеловеческой, смотря по тому, насколько широко умственное развитие поклонника разума, который может быть и очень глупым и очень неразвитым человеком, не доросшим до идеи о солидарности его личных интересов с какою-либо общественною группой.

Сдерживающие начала – соображения о разумности и выгодности.

Путь – наука и выкладки разума.

Истина – результат доверия в непогрешимость собственных наблюдений, опыта других людей и выкладок человеческого разума.

Жизнь – бесцельный умственный спорт, нечто вроде раскладывания разумом бесконечно разнообразных, но одинаково бесцельных умственных пасьянсов.

Наука – самодовлеющее божество, которому все подчиняют как священному результату деятельности обоготворенного разума, которому приносят человеческие жертвы, как прежде их приносили богу-чреву, с безмятежным самодовольством, с полным убеждением, что так и быть должно, что иначе и быть не может.

Искусство тенденциозно до принципиальной враждебности к изяществу и красоте, ради торжества голой идеи и правды научного изучения жизни, как она есть.

Литература – научные протоколы, долженствующие служить материалами и документами по психологии, социологии и другим наукам, или популярные трактаты для немощных разумом.

Семья – деловое учреждение, основанное на договоре и крепкое строго определенными, основанными на взаимных выгодах отношениями всех своих сочленов.

Отец – главный казначей, расплачивающийся за свои права мужа и отца. Сознает свое позорно-глупое положение, тяготится им и возмущается им во имя разума.

Мать, как наиболее слабая из воюющих сторон, или вернее, как завоеванная страна, капитулировавшая при заключении мирного (брачного) договора, тяготится своею бесправностью, возмущается ею во имя разума и старается хитростью обратить в рабство своего законного властелина или, по крайней мере, оградить от его произвола себя и детей.

Молодой человек во имя разума требует для себя всяких выгод от семьи, общества и государства, не признавая за собой никаких обязанностей по отношению к ним.

Молодая девушка во имя разума требует уравнения ее прав с правами молодого человека.

Муж, отрицая во имя разума права любви и ощущений, не может уважать жену как таковую и мирно уживается с ней только в том случае, когда видит в ней умного и полезного товарища в своей деятельности дельца или ученого.

Жена в лучшем случае заменяет любовь к мужу уважением к авторитету его ума и познаний.