Хроника гнусных времен

Устинова Татьяна Витальевна

— Вы что, не собираетесь предложить сигарету даме?

Даме, может, и предложил бы, подумал Кирилл. Ему вдруг стало весело. Он вспомнил, что Настя Сотникова ни разу не взяла у него из пачки сигарету, все время ныряла за ними в свой необъятный портфель.

Он закурил сам и протянул Свете пачку вместе с зажигалкой.

— Да, — констатировала Света, — с манерами у вас проблемы. Я вас перевожу из ангелов в кандидаты. Будете кандидат в ангелы.

Она потянулась — он все держал перед ней пачку — как большое грациозное животное,

вынула из-за головы золотистую от загара, длинную руку и наконец взяла у него сигареты.

— Полы вы тоже помыли вместо Муси?

— Какие полы?

— В бабушкином кабинете.

Он промолчал, разглядывая свою сигарету.

— Я всегда думала, зачем старухе кабинет? — Света закурила и, оттолкнувшись ногой, качнула гамак. — Ну что старуха может делать в кабинете? Она же не писала книг или картин! Она там сидела по полдня. Что она там делала?

— Может, ей вид из окна нравился, — предположил Кирилл, — или она там йогой занималась.

— А теперь там станет сидеть Настасья, — не слушая его, продолжала Света, — уж и порядок навела. Почему жизнь так несправедлива?

— А она несправедлива?

— Конечно. У нее все, у меня ничего. Почему?

— А чего вам не хватает?

— Мне всего не хватает, — вдруг сказала Света хищно и перестала качаться. — Работу свою ненавижу, но должна работать. Деньги обожаю, но их у меня нет. Мужика приличного и то нет. Смешно?

— Не очень, — сказал Кирилл.

— Вот, может, вас отобью у Настасьи. Хоть развлекусь.

— Не отобьете.

— Почему?

— Потому что мне не хочется, чтобы вы меня отбивали.

— Мало ли чего вам не хочется!

— Отбить можно того, кто хочет, чтобы его отбили, — сказал Кирилл назидательно, — а я не хочу. Поэтому не отобьете. Если хотите, давайте будем разговаривать нормально. Как люди. Если не хотите, то я пойду, пожалуй. Мне испанские танцы танцевать лень и не интересно.

— Значит, вы меня боитесь, — заключила Света гордо.

— Боюсь, — признался Кирилл, — вас не бояться — глупо. Ну что? Станем разговаривать?

— О чем мне с вами разговаривать? — вдруг крикнула она. Лицо сморщилось, губы набухли, нос стал неуместно большим, и Кирилл понял, что она сейчас зарыдает.

— Подождите, — сказал он торопливо, — не рыдайте. Я не хотел вас обидеть.

— Да неужели вы думаете, что меня может обидеть всякая… всякая дрянь вроде вас?! — снова закричала она и быстро вытерла слезы. — Неужели вы думаете, что я не понимаю, зачем вас сюда принесло?! У вас же на лбу написано, что вы решили поживиться! Вас здесь никогда не было, пока не было наследства, а теперь вы тут как тут, во все лезете, всех выспрашиваете, во все вмешиваетесь, шуточки какие-то отпускаете! Настасья дура, она не понимает, но я-то все вижу! Все!

— Я не понял, — осторожно проговорил он, — вы так за сестру переживаете? Хотите принять удар на себя?

— Какой удар? — всхлипывая, спросила Света.

— Меня.

— Вы

не запудрите мне мозги, — сказала она и стала глубоко дышать, отчаянно стараясь больше не рыдать, — я не Настасья. У меня есть глаза. Бабушка была права — вы редкая сволочь. Не зря она ее предупреждала. Но разве Настя послушает!

Она говорила Кириллу, что он сволочь и дрянь, с таким удовольствием, что он подумал — это она себя убеждает. Ей легче будет смириться с фактом существования мужчины в жизни сестры, если этот мужчина окажется дерьмом.

Он даже похвалил себя за проницательность.

— Вы за Настю не волнуйтесь, — посоветовал он, — все будет в порядке.

— Зачем вы приехали?

— Затем, что меня пригласили.

— Нет, вы приехали, чтобы разнюхать, подходит вам это или не подходит.

В какой-то степени так оно и было, но Кирилл не собирался признаваться в этом Свете.

— Почему, почему Настасья такая дура?! И ей так везет! Все ее любят, дома ей оставляют, на работе ценят, а она просто дура!

— А вас кто не любит?

— Никто! Меня никто не любит. Меня любил только папа, но он погиб, и больше никого не осталось. Даже Сонька, идиотка, и та счастливее меня!

— Знаете что, — сказал Кирилл, — нельзя всех окружающих считать идиотами и придурками. В этом ваша ошибка. А Соня, насколько я могу судить, человек абсолютно несчастный. Так что успокойтесь. Вы целый день в гамачке полеживаете и ванны принимаете, а она мамашу сторожит и гадости всякие от нее выслушивает.

— Раз выслушивает, значит, заслужила, — ответила Света, — дайте мне сигарету!

— Возьмите сами. Я вам не гарсон в ресторане.

Она вытряхнула сигарету из его пачки. Ее глаза, уже абсолютно сухие, горели диким огнем, как у рыси.

Вот на кого она похожа. На рысь. Только кисточек на ушах не хватает.

— Наша святая Соня три года назад втюхалась в жуткую историю, — быстро сказала Света и выдохнула в лицо Кириллу дым. Он помахал рукой и чуть-чуть передвинулся на лавочке. — У них в госпитале лежал какой-то мужик. Она за ним ухаживала, мыла его, судна выносила — все очень романтично. И влюбилась. Дура. Наверное, на нее судна повлияли. И он в нее влюбился! Представляете?! — Света захохотала так, что поперхнулась дымом и долго кашляла, перегнувшись в гамаке. — Влюбился! В нашу Соню!

— Ну и что? — спросил Кирилл.

— Как будто в нашу Соню можно влюбиться! Господи! Ходячий шкаф с лекарствами, швабра, крыса! Вы видели ее лицо?! А нос? Этот крысиный хвостик вы видели?! Да ее надо в Кунсткамере показывать как образец урода, и надпись сделать, что это живая особь, а не фантазия этнографа! И она поверила, что он в нее влюбился, этот, который с суднами! И стала к нему на свидания бегать, и замуж собралась, и нам рассказала, какой он хороший, в Афганистане воевал или в Чечне, что ли! Хорошо хоть адрес свой ему не дала, дура!