Хроника лишних веков (рукопись)
Шрифт:
— А город? — Я вдруг почувствовал себя нехорошо.
— Москва… — был тот самый ответ.
Куда я стремился, летел душой — там-то вдруг стало тягостно, как во сне… когда попадаешь в родное место, зловеще-призрачное, отраженное в кривых зеркалах… Как в псалме Давида: стремилась душа, но не обрела место свое…
— Власть-то у вас теперь какая? — спросил я, теряя всякий интерес. — Большевистская?
— А хрен его знает, теперь не разберешь, — вдруг в тон мне пробормотал человек
Поднявшись, он стал отрешенно, в полутьме, рассматривать меня.
В сумерках черты его были неясны. Впрочем, я разглядел, что он молод, не старше меня, худ, стрижен коротко, невысок и с крупным носом, сально отражавшим заоконные отсветы городского вечера.
— Вы надолго? — совсем буднично спросил он.
— Трудно сказать, — честно растерялся я.
Он тряхнул головой, и глаза его блеснули.
— Так… подождите… — С каждым словом его голос все больше оживал.
Он напряженно посмотрел мне за спину, и я, невольно повернувшись — туда же: на странный неправильный короб, стоявший на столе.
— То есть оттуда, вы сказали?! — услышал я. — Что правда, из двадцатого года?!
Я повернулся к нему. О, какие огромные лемурьи глаза я увидел перед собой в сумерках.
— Ничего себе! — прошептал он и вдруг схватил себя за волосы с такой силой, будто натужился, как барон Мюнхгаузен, таким способом поднять себя над землей. — Ведь я же только что…
В этот миг вовне гулко застучали шаги, и полоска света под входной дверью прерывисто замигала. Дернули за ручку. Потом раздался властный стук.
— Да! Сейчас! — нервно вскрикнул человек и заметался было.
— Спокойней, — сказал я ему.
— Да… Прячьтесь! — шепнул он. — Вот сюда!
Он распахнул дверцу шкафа, с которым мне уже довелось познакомиться ближе, и я ткнулся вглубь какого-то обреченно пустого, металлически пахнущего гардероба.
Дверная щёлка шкафа резко засветилась. Я затаил дух.
Вслед за неживым белым светом в комнату вступил пожилой бухающий голос, грозивший какими-то «докладными», «штрафами» и «пожарными». Мой медиум, не сопротивляясь, приносил извинения и произносил совсем не понятные мне слова 1993-го года…
А я, между делом, спрашивал себя, отчего так нехорошо на душе, отчего теперь-то, практически дома, не по себе?.. Меня напугал этот русский язык — чистый, без акцента, по-московски слегка акающий… Этот чистый русский язык на мой слух был (будет! будет!) как бы монотонным, в нем отсутствовал живой тембр… как если бы оперные певцы загундосили со сцены сонным речитативом. Но было (будет!) еще хуже, еще беднее… даже не определишь как. Будущее будет совсем чужим. Стремилась душа, но не обрела,
Меж тем, дуэт сдвинулся вглубь комнаты. Скрипнуло по-дверному, и послышался вечно узнаваемый стеклянный звон. Интонации — угрожающая и повинная — взаимоугасли.
Вот какие миролюбивые реплики я услыхал:
— Ваше здоровье, — сказал медиум.
— Будь здоров, — торопливо буркнул пожилой.
Секунды полной тишины, за ними — довольное покряхтыванье пожилого.
— Закусить есть чем? — В голосе пожилого шипела радость.
— Печенье только…
Торопливый хруст.
— Чего у тебя сгорело-то? — Голос пожилого.
Мой медиум ответил совершенно непонятным словом… кажется, «монитор» или «манидор».
— Еще по одной? — спросил медиум.
— Ну давай… и все… — покомандовал пожилой. — Эту за победу.
— За какую? — явно не сообразил медиум.
— Как за какую?! — миролюбиво возмутился пожилой. — За нашу. Нынче наши ваших дерьмократов покоцают.
Это не ляп, не опечатка. Клянусь, так и было сказано: «дерьмократов».
— Ну, ваши красные тоже не те уже… Выдохнутся скоро, — тоже беззлобно пообещал медиум.
Я похолодел: что это, гражданская война на 70 лет затянулась?! И теперь, кому от скуки не лень, уже ставки делают?!
— А так… пожалуйста… За победу так за победу… — явно ради конспиративного смирения согласился медиум. — За правильную победу.
Снова тишина и кряхтенье.
— Будет пока… — подвел итог пожилой. — Ты тут еще долго?
— Сейчас разберусь с поломкой. И поеду, — пообещал медиум.
— Ты там поосторожней, не подставляйся, — предупредил пожилой. — Дури у всех много. И у моих, и у твоих.
Если это и гражданская война, то явно какая-то бутафорская, успокоил я себя.
Шаги двинулись мимо шкафа, голоса простились, негромко хлопнула входная дверь, свет в щели передо мной померк.
Прятки, однако, не кончились. Еще минут пять я томился в шкафу, недоуменно прислушиваясь к нервным перебежкам, чертыханью, стукам падающих предметов. Вертикальная щель передо мной вспыхнула снова. Я не вытерпел и чуть-чуть оттолкнул дверь. Свет был очень бел, ярок и неприятен.
— Опасность миновала? — тихо спросил я.
— Да, конечно! — панически зашептал потомок. — Выходите, выходите!
Он был взлохмачен, красен и весь в поту, глаза мутно сверкали. Он был одет в блеклую клетчатую сорочку, голубые и страшно выцветшие брюки и какие-то явно спортивного назначения тапочки.
— Извините, — затрепетал он, улыбаясь столь же панически. — Пришлось ему налить, а то началось бы… Ну и самому пришлось… Да и с вами тут с ума сойти можно. А вы не хотите?