Хроника лишних веков (рукопись)

Смирнов Сергей Анатольевич

Что-то не хотелось. Совсем. Я отказал.

— С дороги-то? — ошалело настаивал мой медиум.

Нужно было рассмеяться, показать себя живым человеком, а не призраком. Только мой смех как будто напугал его — улыбку скосило набок, ресницы снова затрепетали.

— Может, я чем-нибудь помочь могу? — Он все еще не догадывался о смыслах моего чудесного явления.

Я пожал голыми плечами.

— Может, кому-нибудь из ваших родственников можно позвонить?

— Вряд ли, — вздохнул я, за миг успев многое вспомнить и о

многом погрустить. — Если и остались какие-нибудь очень дальние родственники или потомки, то уж я никак не выгляжу на все свои сто лет, чтобы смело показаться им на глаза.

— Действительно… вряд ли поверят, — согласился мой возможный правнук и вдруг, хлопнув себя ладонью по лбу, стал лихорадочно раздеваться.

Оставшись в одних узеньких белых… не знаю, как их пристойно назвать… он протянул мне разноцветный ком своей одежды:

— Нате! Примерьте скорей!

Я понял, что у него родился план, и решил не вносить лишней сумятицы.

Брюки обтянули меня вроде рейтуз, но я смолчал. Пока шла эта «примерка», мой медиум, повернувшись ко мне спиной, разглядывал стоявший на столе тот неправильный короб с матовым, слепым и немного выпуклым стеклом на передней стенке.

— Смотрите! — блеснув сумасшедшим взглядом, пригласил он меня.

Я шагнул ближе. Слепое окошко было поражено крохотным пробоем, окруженным мелкой паутиной расколов… Я вспомнил вагонное стекло со звездочкой пули.

— Глазам своим не верю! — прошептал волей раздевшийся потомок.

— Что это? — вежливо спросил я, спокойно своим глазам, чего бы они ни увидели.

— Да я сам не знаю! — дернул голыми плечами потомок. — Я писал программу… — и сдавленно вскрикнул: — Вы же из двадцатого года, ё-маё!

— Спокойно, — сказал я. — Это не так далеко, как может показаться…

— Как вам объяснить… — Рука у потомка сильно дрожала. — В общем, это такая счетная машина… но намного сложнее… Но я представить себе не могу! — И он опять взялся таскать себя за волосы.

— Я так понимаю, — решил я дать ему легкое слабительное для мозгов, — что я как бы пробил собой эту дырочку и залетел сюда, к вам.

Он замер.

— Вот именно… — сказал он, наконец признав немыслимое, и улыбнулся. — Как луч…

«Как верблюд в игольное ушко», — подумал я и сказал:

— Но вот, а вы волновались… Все не так уж страшно и немыслимо. Вы живы, и потолок на нас не рухнул.

— Да-да, — закивал он, — не рухнул… Вам подошло?

Жало всюду.

— Ничего, сойдет.

По телефонному аппарату он соединился с квартирой, имел восторженно-отчаянный разговор со своей супругой, пообещал ей «невероятный сюрприз», попрощался ненадолго, и, приходя в себя, алея щеками, представился:

— Виталий. Фамилия у меня смешная… Полубояр. Я — аспирант, занимаюсь тут… — и замялся, ища объяснения для дикаря.

— Я все равно ничего не пойму, — упредил я его и представился в свою очередь.

Виталий

объяснил, что из этого «закрытого института», в котором он служит, можно выйти только с помощью особого «пропуска», в котором содержится фотографическая карточка предъявителя.

Он выскочил раздетым из комнаты и, стремглав вернувшись, расхохотался.

В полочном отделении железного шкафа у Виталия была припасена смена грубой, рабочей одежды. Из груды старых, обшарпанных туфель он подобрал себе подходящую пару.

— Удивляетесь? — поймал он мой исследовательский взгляд. — До революции, при царе, интеллигенция не так работала…

Я затруднился ответить.

Выйдя и похлопав дверьми соседних комнат, Виталий сумел одолжить у кого-то пропуск, вернулся, выдал мне еще белый докторский халат и дал инструкцию:

— Будете выходить в этом халате, а я в этот момент отвлеку вахтера.

Все у нас получилось. Наружи, на темной улице, пройдя пару десятков шагов вдоль глухой каменной ограды, Виталий перебросил пропуск на территорию научного заведения. Хозяин пропуска откликнулся.

— Порядок, — радостно сказал мне аспирант Виталий Полубояр.

Это была не Москва. Город-нигде. Плоские, бледно фосфоресцировавшие параллелепипеды домов закрывали небо, мерцали легионы окон, и по всему сумрачному пространству беспрерывно тёк угрожающий и бесплодный гул… Меня даже повело и немного затошнило.

— Вам нехорошо? — встревожился Виталий.

— Непривычно, — признался я. — Чувствую себя потерянным.

— Здесь рядом, прямо за домами, Ходынское поле, — указал направление Виталий, догадавшись, что происходит со мной. — Совсем рядом… Хотите, проедем по центру… по старой Москве?

Я закрыл глаза и понял, что впервые за пятнадцать минувших веков мне стало по-настоящему страшно. Но отступать было некуда…

Я кивнул.

— Сегодня днем там беспорядки были, — как-то без особого чувства сообщил он. — У нас сейчас президент с Верховным советом воюет… вроде как «белые» с «красными»… но сейчас красные пошли громить…

Он произнес слово «телевидение», это физика передачи изображения на расстояние, о которой впервые говорили на Всемирной выставке в 1900-м году. Спустя век это станет главным источником новостей и агитации.

— Только у нас «белые» это бывшие самые «красные», — пояснил он.

— Так я и думал! — догадался я…

Вроде как римляне из бывших гуннов повернули против своих. «Меняется не сущность, только дата», — верно заметил когда-то лорд Байрон.

Виталий разыскал авто «такси» — и вскоре мы влились в мерцающий поток разноцветных, обтекающих капсул…

— Посмотрите, подъезжаем к Манежной… — сказал мой московский Вергилий. — Университет.

Знакомые стены быстро проплыли мимо сознания. И в мертвенных отсветах чужого будущего, увенчанный кровавыми пятнами, проплыл мимо и канул — Кремль.