Хроника лишних веков (рукопись)
Шрифт:
«Ну и пришествие!» — цинично хохотнулось мне… но я уже ничего не мог изменить.
— Мне не известны обычаи Свободных, — сказал Сигурд-Омега, и мне в тоне его мысли, проникшей гласом в мозг, послышалась безмерная усталость. — Прошу извинить меня и отдать мне «лапу»…
«Лапу?!» — изумился я забавному наименованию боевой перчатки-клешни, совсем не подходящему для столь эпических дел, обрадовался, как ребенок, тому, что воин передумал и все обошлось, и протянул ему руку с уменьшившейся клешнею. На моей руке
Сигурд-Омега одной рукой осторожно обхватил трехпалую клешню, направил на себя ее «средний» палец и, холодно глянув мне прямо в глаза, резко отвел в сторону «большой».
Синим, жгучим разрывом нас отбросило друг от друга на края площадки.
Я открыл глаза — зрачки заплыли кляксой, тенью ослепительной вспышки, я не мог различить сквозь нее ни неба, ни земли. Не в силах был я подняться на ноги, не видел я ничего и ничего не хотел больше видеть.
Воин Сигурд-Омега лежал навзничь с холодным, как и раньше, лицом. В груди, куда выстрелила «клешня», чернело, смолисто поблескивая, рыхлое пятно. Из него выкипал пар. «Хватит!» — сказал я себе и посмотрел в чужое небо, надеясь, что ввысь этими струйками пара выкипает душа воина. Однако до Валхаллы ей добраться было не суждено. Боги закрылись в своей цитадели наглухо… хоть и тщетно. Инкарнаполис… Здесь все души уходят только вниз.
Наверху было небо, очень похожее на настоящее, и было, ближе, тюремное окно в стене. Решетка была срезана, я получил приглашение к побегу. Ценой жертвы… хотя на такое слово в этом мире наложено табу.
Я собрался с силами, вспомнил про долг, возникший перед двумя воинами, поднялся на ноги и шагнул, не глядя, ввалился в золотистый туман.
«РУССКИЙ ГОЛОС». 1929 год. № 10
Николай АРАПОВ
ХРОНИКА ЛИШНИХ ВЕКОВ
Роман-путешествие
(Окончание. Начало в № 9)
БУДУЩЕЕ КАК POST SCRIPTUM
Золотистый туман мгновенно свернулся в яркую точку в центре бархатной черноты… и я превратился в луч. Я физически чувствовал себя лучом света и боли, пронзающим небытие…
А потом я превратился в шар, ткнулся во что-то мягкое, повалил это мягкое с грохотом, потом прокатился по чему-то плоскому и твердому и ткнулся лбом во что-то совсем твердое и неуместное. Искры посыпались из глаз, но вскоре я заметил, что искры сыплются и вокруг, в теплых и каких-то угловатых сумерках.
Я вспомнил чей-то вскрик. Мой ли в момент удара?..
Два тощих прямых рога целились в меня — ножки опрокинутого стула. За сиденьем, принявшим положение щита, ворочался и всхлипывал человек.
Картина частью прояснилась: я пронзил границу миров, ядром-снарядом угодил в кого-то, сидевшего на стуле посреди темной комнаты, повалил его, а сам ударился головой об стенку странного гулкого шкафа. Я потрогал шкаф и убедился, что он холодно-железный.
— Кто это? — еле живым русским голосом прошептал человек.
Прошептал явно вовне, за пределами моего мозга.
Сердце мое едва не вырвалось вон… Если это все же не передача мысли — то несомненно Россия! Неужто попал домой?!
Я поднялся, кое-как устоял на ослабевших ногах и нашелся ответить:
— Свой… По всей видимости… Наверно, добрый вечер.
— От… Откуда?.. Кто?.. — Человек продолжал заикаться от испуга.
Я шагнул к нему и хотел было помочь подняться, но он на полу шарахнулся прочь.
Мне опять оставалось быть хозяином положения.
— Мефистофеля вызывали? — вопросил я, стараясь, чтоб было повеселей.
— Кого?.. — Теперь удивления в голосе стало больше, чем страха, так что дело пошло на лад.
Отвратительно воняло горелым каучуком… или резиной…
— Прошу вас не бояться меня, — умеренно продолжил я тему. — Вышло некоторое недоразумение. Окажите любезность, сообщите, какой нынче год на дворе.
— Девяносто третий… — откликнулся мой ошеломленный медиум.
— Не тысяча ли девятьсот?.. — уточнил я, а сердце забилось сильнее.
— Да… — был ответ.
— А число? — вытягивал я.
— Третье… Третье октября…
Начало золотой осени. Моя любимая пора!
Итак, семьдесят три года вперед… В сущности, я не испытал сильного волнения по поводу дат, уже сделавшись опытным путешественником во времени… Но помню теперь легкую ностальгическую грусть минуты и предчувствие… предчувствие некой пустоты, бессмыслицы.
— А я, не удивляйтесь, из февраля одна тысяча девятьсот двадцатого года… — сообщил и я. — Проездом, так сказать.
— А почему так? — спросил человек, еще оставаясь на полу с раскинутыми в стороны длинными ногами.
— Как? — в свою очередь не понял я.
— Ну так… — смущенно сказал хозяин этой эпохи. — Без всего…
Ко всему привыкает человек! И я успел привыкнуть — к своим адамовым похождениям. Полагаю, теперь, упав с небес на людную улицу, не сразу возьму в толк, отчего разбегаются дамы и спешат навстречу полицейские.
— Прошу извинить, — сказал я, не замечая в себе никакого смущения. — Таковы издержки путешествий во времени.
И тут меня, наконец, заинтересовали географические подробности.