Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал
Шрифт:
Спустя пять часов обсуждения, план, суть которого Таба-Ашшур изложил сотнику Шимшону, был одобрен принцем, и приказ о штурме ушел в войска.
Сам Ашшур-аха-иддин тотчас отправился спать: бессонные ночи он переносил плохо, весь день потом был вялым, жаловался на головную боль и отсутствие аппетита. Царевич приказал разбудить его, когда Маркасу будет взят. Ожидалось, что к полудню войска ворвутся в город, а к вечеру сопротивление будет подавлено. Ко всему прочему, принц берег себя от лишних переживаний. Все, что он мог, — сделал.
Штурм с южной стороны начался удачно. Ровная как стол степь позволила ассирийцам отправить к стенам почти два десятка осадных башен. Ловушки были давно обнаружены, мокрые шкуры защищали дерево от зажигательных стрел, ров засыпан… И пехота так уверенно, так быстро продвигалась вместе с башнями вперед, что Скур-бел-дан, командовавший на этом участке, стал вообще сомневаться в целесообразности всего того хитрого плана, который был принят на военном совете.
Единственное, что смущало, — спокойствие защитников города.
Военачальник не мог списать это даже на сильный туман, скрывавший войска от сирийцев, — это сработало бы в самом начале, но когда пехота подошла к стенам на расстояние выстрела из лука, осадные башни не заметить было уже нельзя… Но Маркасу словно чего-то ждал, как будто хотел просить пощады.
Деревянные башни одна за другой приклеивались к городским стенам, перебрасывали перекидные мостики, бросали в бой передовые отряды. А наверх по лестницам внутри башен поднимались все новые и новые воины. Четыре тысячи солдат — два полных кисира…
И вдруг Скур-бел-дан услышал горн.
Это был сигнал тревоги. Сигнал отхода… Играл кто-то из его горнистов, находившихся на передовой.
Наместник Харрана немедленно отправил к стенам двух своих младших офицеров, чтобы они выяснили причину паники.
Через некоторое время до него донесся запах гари.
Затем он понял, что его армия бежит, оставив башни, раненых, бросая оружие…
Позже все выяснилось. Стены были вымазаны нефтью, и она вспыхнула, стоило атакующим перебраться сюда с осадных башен. Сирийские лучники стреляли горящими стрелами сверху, с крепостных башен, куда невозможно было пробиться.
У Скур-бел-дана погиб каждый пятый: половина пала от стрел, остальные — либо в огне, либо упав со стен при попытке спастись.
На восточном участке войсками командовал Набу-Ли, наместник Хальпу.
Изрезанный многочисленными оврагами рельеф не позволял использовать ни тараны, ни осадные башни. Зато даже в ясную погоду можно было подобраться к стенам почти вплотную без ущерба для себя.
Два кисира двинулись на штурм и здесь. Пехотинцы, снаряженные пятью десятками штурмовых лестниц, дошли до города, полезли на стены, завязали бой. Отступали. Возвращались. Бились снова. Снова отступали, возвращались, бились и бились.
Все это время Набу-Ли сидел перед своим шатром на золоченом троне, расправляясь с молодым барашком, приготовленным
— Басра, ну что же ты не угощаешься? Давно я такого нежного мяса не ел!
Стройный молодой уверенный в себе офицер с глазами гепарда, стоявший на почтительном удалении от сановника, со снисходительной улыбкой небрежно поклонился:
— Я стараюсь не есть перед боем…
— Боем? О каком бое ты говоришь, Басра? Если ты хотел боя, тебе надо было проситься к Гульяту. Судя по грохоту, инженеры на этот раз не ошиблись… Тогда, может быть, хоть вина попробуешь? Ты не поверишь, у кого я его покупаю… Пей, пей.
Басра, у которого пересохло в горле, на этот раз не стал отказываться. Вино ему понравилось, и он заинтересовался:
— Так чье это, говоришь, вино?
— Дочери простого сотника из царского полка, зовут ее Дияла. Таких женщин поискать — не сыщешь. Она уже и к Ашшур-дур-пании подбирается. Скоро это вино будут подавать к царскому столу.
— Хорошенькая?
— Вино получше, — рассмеялся Набу-Ли. — Здоровая, что мужик. Ростом с тебя, наверное. Да и лицом не вышла. Но ей этого и не надо. Захочет, сама себе мужа выберет, когда станет богата как царица.
Стража привела к наместнику пленного сирийца, захваченного на стенах, бросила на колени перед ассирийским сановником.
Набу-Ли изменился в лице: через лоб над переносицей легла глубокая морщина, глаза сузились до щелки, нижняя губа отвисла и задрожала, хотя гнева в голосе слышно не было.
— Ты будешь отвечать на мои вопросы? Или мне приказать содрать с тебя кожу?
Пленник струсил, стал вымаливать себе жизнь, обещал обо всем рассказать, о чем ни спросят. Но когда начался допрос, оказалось, что он простой кузнец, который встал на стены, чтобы защищать свой город. Впрочем, промучившись с ним почти час, Набу-Ли таки добился кое-какой пользы. Из длинной бессвязной речи пленника стало ясно, что о штурме в Маркасу знали накануне, но настроение у всех приподнятое, оттого что предводитель мятежников объявил на площади, будто к ним идет помощь.
Наместник посмотрел на Басру.
— Отправь надежного человека к Гульяту… а лучше всего — езжай к нему сам. Думаю, то, что мы узнали, важно. Пусть Гульят примет меры. Может, стоит разослать дозоры или взять еще кого-нибудь из пленных, чтобы понять, о чем идет речь.
Басра спорить не стал; низко поклонился и отправился к своей колеснице.
Начальник стражи спросил, что делать с кузнецом.
Набу-Ли зябко поежился.
— Как же сегодня прохладно… Нагрейте мне воды, да побольше. Хочу согреться… Два котла. Один для нашего кузнеца — моего гостя. Я вижу, он тоже дрожит… Мне — согреться. Ему — свариться… Вдвоем нам будет не скучно.