Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал

Корбут Андрей Евгеньевич

Шели, безразлично улыбнувшись, пожала плечами.

Но Агаву этот невинный разговор неожиданно разозлил, заставил вспомнить все обиды, все горе, что принесли ей эти надменные ассирийцы, и она уже смотрела вокруг, как раненая, загнанная в ловушку волчица может смотреть на своих мучителей: с болью и ненавистью. В каждом взгляде стала видеть презрение, в раздавшемся рядом смехе — желание унизить, любое слово казалось брошеным в нее камнем. Был бы у нее сейчас меч, ворвалась бы с ним в эту толпу лишь ради того, чтобы унести с собой в могилу как можно

больше ассирийцев… Но меча под рукой не было, а потому вся закипающая внутри ярость обратилась внутрь, на мысли о тех, кто теперь окружал все эти дни.

«Я дождусь той ночи, когда он возьмет меня, сделает своей женой. А после того, как он уснет, я перережу ему горло…»

Ее вдруг осенило:

«О боги, почему только ему?! Ночью я смогу убить их всех. Я вырежу всю семью. Весь их род! Я отомщу за отца, мать, дядю, бабушку, подруг, братьев… за моего жениха».

Словно из тумана донесся голос Шели:

— Думай не о том, что ты потеряла, а о том, как тебе повезло. Где и кем бы ты сейчас была, если бы не Варда?! Тебе очень повезло. Он сильный, незлой и к тому же, поговаривают, очень хорош в любви. И не забывай, что он старший сын своего отца…

Агава посмотрела на старшую подругу снизу вверх — она была выше почти на голову — и подумала: «Может быть, я пожалею только ее…»

И она с усилием смогла взять себя в руки. Все, что ей надо, — ненадолго притвориться, усыпить их бдительность, улыбаться… или хотя бы опускать глаза, чтобы они не выдали ее.

Подруги дошли до рядов, где торговали красками, белилами, душистыми травами, благовониями и всяческими безделушками, предназначенными для женщин. Шели оживилась, часто останавливалась, подолгу торговалась, а если что-то покупала, то почти за бесценок: рынок был ее стихией.

— Ты только посмотри, какие бусы! — воскликнула Шели, оказавшись рядом с прилавком с множеством недорогих украшений из агата, сердолика и аметиста.

— Примерь, красавица, — подмигнул ей молодой бритоголовый торговец с голубыми глазами, даже не взглянув на Агаву. Девушку это почему-то задело.

Отчего? Может быть, ей хотелось верить, что он испытывает к этим нелюдям такую же ненависть, как и она? Ведь вряд ли в его жилах текла ассирийская кровь. Похож на египтянина. На голые плечи небрежно наброшен парчовый халат. В правом ухе серьга. На пальцах — серебряные перстни и кольца…

Агава сразу обратила внимание на его руки. Было в них что-то не так, как у всех. Когда поняла, что — ее взяла оторопь: да у него по шесть пальцев! И слева, и справа.

Надевая бусы, торговец припал губами к самому уху молодой женщины, улыбнулся, что-то прошептал, и по тому, как Шели посмотрела на него, как задышала ее грудь, мелко задрожали ноздри, а рот призывно открылся, Агава все поняла.

Бусы достались им почти даром.

— Он твой любовник, — сказала девушка, отойдя от прилавка с украшениями.

Шели снисходительно улыбнулась, нисколько не удивившись прозорливости своей спутницы:

— Наши мужья редко бывают

дома.

Скоро женщины оказались в самом центре рынка, у невысокого помоста из сырцового кирпича, на котором в несколько рядов стояли рабы. Накануне, чтобы поднять цену, товар был отмыт, обрит и накормлен.

— Откуда они? — вырвалось у Агавы, с надеждой всматривающейся в молодые лица. — Из Тиль-Гаримму?

— Ну отчего же сразу из Тиль-Гаримму? В Ниневии продаются рабы со всего мира. Потому что Ниневия — это и есть центр мира, — равнодушно ответила Шели, любуясь новым украшением. — Что скажешь, эти бусы идут к моим глазам?

— Да, да…

«Но что, если Шели ошибается? И здесь мой брат? Может быть, тогда я смогу выкупить его… Не я — Шели. Она ведь может это себе позволить. Надо только попросить ее об этом. Она добрая, она не откажет…»

На помост, переваливаясь как утка, поднялся чиновник-распорядитель с синюшным лицом, устало оглянулся на глашатая — щуплого старика, что-то сказал, вздохнул и начал торги. Говорил он тихо, как будто бурчал что-то себе под нос. Но когда глашатай подхватывал его слова, они разносились по всей площади, возвращаясь громогласным эхом.

Откуда рабы сказано не было, но подтверждено, что сирийцы, и Агава стала просить Шели подойти поближе.

— К чему это? Или тебе нравятся торги? — не понимала причины такого поведения Шели, пока сама не придумала себе повод согласиться с будущей родственницей: — Впрочем, почему бы и нет. Тем более что в первых рядах стоят только самые уважаемые люди. Нам ли там не место?

Пока они пробирались поближе, торги набрали ход. Сначала за бесценок продали самых негодных и бесполезных рабов, затем пришел черед тех, на кого стали поднимать цену вдвое и втрое.

Дальше третьего ряда женщины так и не прошли. Впереди стояли сановники, приказчики вельмож, младшие жрецы, купцы и стражники.

Один из сановников так грозно посмотрел на Шели и Агаву, когда они попытались продвинуться еще хотя бы на шаг, что женщины сначала обмерли от испуга, а затем отошли от него подальше.

— Вот тут и станем, — оглядевшись, тихо сказала Шели. — Хоть и с краю, зато все видно. И это хорошо, что мы здесь, а не там, где на нас все глазеют…

Стоявший впереди рослый воин в богатых доспехах осторожно оглянулся на нее через плечо. Шели заметила этот интерес к ней, кокетливо улыбнулась глазами и чуть приоткрыла лицо.

Мужчина не ответил, но по тому, как быстро он отвел взгляд, было понятно, что смущен.

Шели, хорошо зная, что запах ее благовоний будет ему приятен, подвинулась еще ближе.

— Меня зовут Шумун, — вдруг глухо, так, что она вздрогнула, произнес воин.

— Шели, — прошептала женщина и подумала:

«Скажу Агаве, чтобы шла домой одна…»

***

Царский полк вернулся в Ниневию вечером этого же дня. По домам распустили не всех, но сотне Шимшона повезло, и еще до заката отец с сыновьями покинули казармы.