Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал

Корбут Андрей Евгеньевич

Он встал, чтобы уйти, и мне пора было на что-то решаться:

— Возьми с собой моего раба. Он скиф. Невероятно силен и находчив. Он не привлечет ничьего внимания. Так мы сможем поддерживать связь, пока я буду искать твоего писца.

— Это разумно, — согласился со мной Мар-Априм.

Мы по-дружески расстались. Хатрас получил от меня наставления и уехал вместе с Мар-Апримом.

Ерен закрыл за ними ворота и спросил:

— Надолго они забрали нашего скифа? Его будет не хватать…

Я успокоил его:

— Нет, ненадолго. Может быть, дней на пять-десять.

А сам подумал:

«Мне вполне хватит этого времени, чтобы избавиться от тебя».

Я

разделил своих врагов и теперь мог спать спокойно. Какую же страшную усталость я почувствовал в тот момент, когда все закончилось! Опальный министр, нагрянувший среди ночи, Ерен на пороге моей комнаты, измена в собственном доме, изощренный план, неожиданная развязка, Марганита…

Мне надо было обязательно увидеть мою возлюбленную. Ведь я оставил Марганиту один на один с мыслью о том, что ей придется стать царской наложницей.

Я вдруг осознал, насколько это было жестоко, и сам ужаснулся своего поступка. Разве не стоило мне взять ее за руку и все объяснить, заверить, что я все исправлю, хотя даже не знаю как.

Я увидел ее сразу, как только вошел.

Она висела в петле, набросив веревку на крюк, предназначенный для светильника.

14

За четыре месяца до начала восстания.

Столица Ассирии Ниневия

Пряча лицо под накидкой и стараясь ни на кого не смотреть, Шели быстро поднялась на второй этаж постоялого двора, где сдавались комнаты. В таверне, как всегда, было людно, пиво и вино лились рекой, ноздри щекотал аромат плова и шашлыка, нескончаемый гул голосов походил на растревоженный пчелиный рой, кто-то в пьяном угаре старался перекричать остальных, билась посуда, сыпались обидные слова, разгоралась ссора. Хозяин взялся за метлу, пытаясь разнять смутьянов. Двое стражников, сидевшие в дальнем углу, вместо того чтобы придушить драку в зародыше, напротив, смеялись больше всех… Нет, нет, волноваться было незачем: на нее сейчас никто бы не обратил внимания.

Шели нашла нужную дверь, толкнула ее в полной уверенности, что та не заперта, а шагнув в сумерки комнаты, прижалась к холодной стене. Казалось, сердце вот-вот выскочит из груди. Женщину бил озноб. Она чувствовала, как влажно у нее между ног, и что это желание — поскорее ощутить его внутри себя — гонит ее сюда, словно плеткой. Так было каждый раз, когда она приходила на постоялый двор. Но, может быть, именно это ей и нравилось.

Глаза еще не успели привыкнуть к темноте, а кто-то уже навалился на нее сзади, сгреб в охапку, наклонил, задрал платье и сразу вошел в нее, не давая опомниться, сгорая от нетерпения. Но она ждала и хотела этого с той самой минуты, когда незаметно ускользнула из дома.

Молодая женщина недолго сдерживала себя: сначала она негромко застонала, затем, когда по ее бедрам потекли настоящие реки, закричала. Он бережно зажал ей рот рукой, второй обхватил ее вокруг живота, поднял и перенес свою возлюбленную на постель.

Шели прокусила его руку до крови, задвигала тазом навстречу ему все сильнее, все чаще, как будто хотела, чтобы Шумун пробил ее своим копьем насквозь, пока не утратила ощущение реальности и времени, и тогда она сама оттолкнула его, скатилась с кровати и забилась на полу в судорогах.

Шумун отступил в сторону и стал наблюдать за ней с любопытством и нежностью. Он прожил долгую и суровую жизнь, никогда не был женат, хотя имел немало женщин. Однако ни одна из них не могла сравниться с Шели, которая полностью завладела его сердцем.

Эта

женщина была создана для любви…

Она понемногу успокаивалась. Он присел рядом, дотронулся до ее груди, отчего Шели изогнулась всем телом, снова задрожала, а потом затихла. Минуту спустя, открыв глаза — свои огромные синие прекрасные глаза — она посмотрела на него с любовью и благодарностью. И с просьбой: не останавливайся. Слишком мало времени было в их распоряжении, чтобы растрачивать его впустую.

Шумун склонился над ней, поцеловал глаза, нос, впился в ее влажный зовущий рот, их языки переплелись точно две змеи, дыхание слилось воедино; в какой-то момент Шели стало не хватать воздуха, и она с мелким смешком оборвала этот поцелуй, но тут же взяла его голову и с силой стала толкать ее вниз, к груди, к животу, все ниже и ниже…

Через час, счастливые и вымотанные, они ненадолго уснули в объятиях друг друга, а когда проснулись, то все повторили, только на этот раз не спеша, стараясь насладиться каждым мигом соития, каждым прикосновением губ, каждой лаской.

После этого Шумун задремал опять. Шели же, осторожно выбравшись из-под его огромного могучего тела, села на кровати и стала медленно одеваться.

Она тоже удивлялась себе. Эти отношения захватили ее целиком. Шели почувствовала себя совсем юной, настолько она потеряла от любви голову. Сколько они уже вместе? Всего третий месяц, а кажется, что целую вечность. Никто раньше из ее многочисленных любовников не был ей так близок. Да, с кем-то она встречалась и по нескольку месяцев… Но Шумун… От одной мысли о нем у Шели появлялись приятная тяжесть и щекотание внизу живота. При первой же возможности она бежала к нему, забросив все дела, пренебрегая опасностью. И самое страшное — она боялась его потерять. Никогда раньше Шели не спала со своими мужчинами вот так, в одной постели, в нежных объятиях. Все, что происходило с ней прежде, теперь казалось пресным и пустым… И совершенно неожиданно в ее сердце поселилось счастье, о котором можно было только мечтать.

Шели, с нежностью подумав о Шумуне, посмотрела на него, наклонилась, поцеловала, словно мать, в лоб и почему-то вспомнила о муже:

«Как же не хочется возвращаться к Шимшону!»

Как ни старалась она найти в своей душе хоть что-то, что могло бы вернуть ее привязанность к семье, все было впустую. Уж слишком многое причиняло там боль.

Не сразу, но день за днем, Шели стала отгораживаться неприступной стеной от своих близких и всех воспоминаний, связанных с Мароной. Она гнала прочь мысли о сыне, а если и позволяла себе думать о нем, то только как о живом, в надежде, что это спасет его и позволит вернуться в отчий дом целым и невредимым.

Но эта отчужденность отдалила ее и от дочерей, и Шели стала к ним равнодушна. Первой это заметила Хемда, попрекнула, но наткнувшись на тихую блуждающую улыбку, какая бывает у умалишенных, испугалась и вечером обо всем рассказала Дияле. Посоветовавшись, они решили, что виной всему хозяин дома.

Шимшон, вернувшись из похода на Тиль-Гаримму, запил. Причин тому было несколько. О чем-то Хемде и Дияле было известно, о чем-то — нет. Конечно же, его беспокоила и ссора между Арицей и Вардой, и исчезновение Мароны, но никто в семье даже не подозревал, что у Шимшона не ладится в постели с Шели и это его угнетает больше всего. Он даже подумать не мог, что любимая жена второй месяц потчует его снадобьями, после которых мужчина испытывает понятную слабость. Мысль об этом пришла в голову Шумуну, который, не желая делить Шели с мужем, однажды сам принес ей нужное средство и рассказал, как им пользоваться…