Хроники особого отдела
Шрифт:
Он постепенно привык к зовущим его из сладкой вязкой пустоты, а разум, укутанный от ужаса одиночества и безнадёжности, своей же собственной силой, постепенно, выпутывался из этих тёплых и глубоких слоёв, вынося на поверхность почти умершее Я.
И вот, сквозь пелену липких плёнок грязной туманной сырости, он различил лицо. Лицо каждый раз менялось, превращаясь то в бородатого тёмного скуластого мужчину, сильно смахивающего на православного служителя культа, который пел на хорах большой каменной церкви в православных Салониках, оставшихся тёплым воспоминанием из детства: синее
Потом лицо превращалось в хитрую кошачью морду, чьи усы щекотали его нос, заставляя чихать.
Но больше всего ему нравилось лицо темноволосой молодой женщины, только она наклонялась к нему и смотрела грустными чёрными глазами, а потом тихо касалась губами лба. Он всегда ждал её. Боялся никогда больше не увидеть сквозь постоянно меняющиеся лица. Он чувствовал, от него чего-то хотят. Надеялся, кто-то придёт из пустоты гулких коридоров. Верил, о нём могут вспомнить, он ещё не забыт.
Однажды, новое лицо приблизилось к лежащему телу и строгими мужскими карими глазами заглянуло в самый глубокий колодец сознания, туда, куда он постарался спрятать свою сущность, от обступивших его, в замкнутом пространстве бункера, чёрных теней.
Недвижимые зрачки, в овалах коричневого пигмента, пробили дыру в душе и сквозь эту брешь на него нахлынули запахи. Бернагард ощутил свежесть летнего утра и кашу, горячую овсяную кашу, с резким сливочным духом вкусного коровьего масла. А потом он не чувствами, а слухом осознал женский голос, у так понравившегося ему лица:
– Nu, dorogoi, glotai davai!
Кесслер резко открыл глаза, дёрнулся и спросил:
– Wo bin ich? (Где я нахожусь?). Wer Sind Sie? (Кто Ты?).
И закашлялся. Каша струйкой потекла по подбородку, и он, испугавшись собственной слабости, суетливо начал искать салфетку, вытереть рот...
***
Несколько тысячелетий назад. Центральный Китай. Сиань.
Евнухи, поминая всех Богов, начиная от Изначального, попарно шли по тёмному проходу. Впереди, как единственная крохотная надежда на возможное перерождение их погибших душ, тлела фитилем в масле маленькая лампа.
Люди достигли источника света и, повернув за поворот, остановились в абсолютной темноте.
Наконец, зашелестела тяжёлая кожаная занавесь, и леденящий душу полусвист-полушёпот разрешил откинуть преграду и сделать ещё несколько шагов. Вера в будущую жизнь иссякла.
Перед вошедшими во внезапном резком свете ламп, отражающих своими гнутыми отполированными до зеркального блеска золотыми краями горящие масляные фитили, проявилась квадратная зала, окружённая широким углублённым полом-рвом, наполненным блестящей серебряной жидкостью.
В центре зала на золотом троне, укрытом шкурами редчайших зверей, недвижимо сидел Император.
Во мраке помещения сложно было рассмотреть его властное лицо. Однако евнухи не сомневались в исходившем на них остром взгляде спокойных и жестоких глаз.
Целыми днями теперь Император находился в этой, скрытой от посторонних, части нового пирамидального дворца, спешно
Ши Хуанди, забросив ежегодные объезды провинций, лично руководил постройкой, предназначенной ему самими богами крепости. Он собирался вечно жить в этом рукотворном загробном мире.
Днём он дремал на троне, но, с наступлением сумерек, к нему сквозь горизонтальную прорезь кожаного занавеса проникала высокая фигура главного евнуха. Неловко согнув ноги в коленях, евнух ложился на холодные каменные плиты и, вдыхая запахи ртутной реки, одышливо ждал милости.
– О, Великий и Могучий Бао-си Совершенномудрый Тай-хао, первый правитель Китая, Цинь Ши Хуанди, божественный повелитель Востока, который изобрел Восемь Триграмм Книги перемен, (И цзин), придумал музыку и измерительные инструменты, научил людей приручать диких зверей и заниматься шелководством...
Главный Советник кратко и выученной скороговоркой перечислял титул, зная, как не любит Повелитель длинных несвязных речей. Наконец, торжественная часть была закончена, и, не переведя дух, начальник канцелярии Чжао Гао продолжил:
– Нижайшие слуги твои выполнили повеление. Нет больше во всём подлунном мире ни одного трактата, кроме принадлежащих тебе. Ли Сы, раб твоего тела и я, раб духа твоего, оставили в мире над землёй только трактаты о сельском хозяйстве, медицине и гадании. Во дворце Белого Дракона остались книги из императорского собрания и Хроники Цинь. Всё скопировано и принесено тебе. Всё остальное сожжено, Великий.
Со стороны трона послышался шелест одежд. Страшная магическая сила обряда уничтожила человеческую судьбу Императора, подарив взамен путь без перерождений. Тёплый ветер пролетел над головой Чжао Гао. Лёгким шелестом осенних листьев опустились в проходе пришедшие с ним. Глиняный порошок уже начали убирать невидимые служки...
– Мой сын и наследник будет жить со мной, – вдруг услышал он. Завтра, поставь ему малый трон...
Евнух вздрогнул. Потом, торопливо подняв полы шитого серебром халата, он попятился к выходу, быстро переставляя босые пятки по засыпанному ещё тёплой глиной полу.
***
Некастрированный, врождённый кастрат Чжао Гао, неоднократно рисковавший своей судьбой и побеждающий в войне с неизбежностью, торопился. Мысли, всегда плавно текущие в его голове, суетливо мелькали и отказывались выстраиваться по порядку, утверждённому длительными играми в го.
Приказ Великого невозможно было оспорить.
Участь старшего сына была предрешена.
Но оставался младший отпрыск династии.
Как же не хватает всего одного месяца! Ещё четыре седьмицы, и Гао успел бы собрать войска, чтобы пресытить Императора и утопить вечно голодного упыря потоками горячей мужской крови. Но как найти столько времени? Страшное распоряжение лишило его сил. На двух они не смогут найти СТОЛЬКО пищи.
Лёгкий ветер спустился с холмов и шаловливо приподнял полы халата, медленно идущего от горы человека. «А ведь северные провинции очень далеко», – вдруг мелькнула мысль. «Надо посоветоваться с Ли Сы».