Хроники последнего лета

Манаков Кирилл Янович

— Да, конечно. Великий халиф.

— Великий? Ну-ну. Мне в детстве бабка рассказывала о нем сказки, а потом отец объяснил, что да как. Я, когда был в Египте, специально заезжал в Александрию, разыскал там старые книги и много чего прочитал…

Заметив удивленное выражение на лице Ахмеда, Султан усмехнулся:

— Ты думаешь, Султан умеет только стрелять и резать? Я, брат, читал больше книг, чем ты видел. Так-то. Но, слушай…

Рассказ Султана о Великом Халифе Гаруне Ар Рашиде

Блистательный и непобедимый Гарун Ар Рашид, пятый халиф Баглада из династии Абиссидов молча взирал на людей, стоящих на коленях и уткнувшихся лицами в землю. Говорил Джафар. Несмотря на молодость, голос великого визиря звучал слабо и глухо, и разобрать слова можно было, только напрягая слух.

— Доводил ли до вас глашатай волю Великого халифа?

Человек в толстом, несмотря на теплый вечер, и очень грязном халате, низко опустил голову, касаясь лбом земли, и не произносил ни слова.

— Я повторяю, — начал Джафар, но тут человек

на коленях вдруг сказал четко и ясно:

— Мир тебе, о, правитель правоверных, милость Всевышнего и благодать его!

Джафар в изумлении оглянулся на повелителя, а тот подался вперед, нахмурился и ответил:

— И тебе, незнакомец, милость Всевышнего и благодать его.

Великий визирь в совершенстве владел искусством определять настроение халифа по тончайшим оттенкам его голоса. Воистину, хороший слух для придворного иногда означает сохранение головы на плечах. Теперь именно слух подсказывал Джафару, что повелитель пребывает в страшном гневе, и книга жизни несчастного, дерзнувшего заговорить с ним, вот-вот закроется навсегда. Хотя, судьба незнакомца и так была незавидной — нарушители воли халифа долго не жили.

— Ты посмел обратиться ко мне словами сунны, и я обязан был ответить, — негромко сказал Гарун Ар Рашид, но опытное ухо придворного явственно слышало приближающиеся раскаты могучей грозы, — как дерзнул ты, ничтожный, говорить с халифом без приказа и разрешения?

Но незнакомец, по всей видимости, был лишен спасительной чуткости, поскольку ответил, не выказывая страха и трепета:

— Пожелание мира повелителю — это долг каждого подданного, а если подданный удостоится счастья лицезреть повелителя, то, поистине, он обязан высказать пожелание, и счастье это стоит любого наказания!

На некоторое время воцарилась тишина, которую опять нарушил дерзкий незнакомец:

— К тому же, у меня есть веская причина не опасаться на свою жизнь…

— Какая же? — не удержался халиф.

— Повелитель правоверных попросил у Всевышнего милости для меня, ничтожного. А это значит, что сам повелитель уже одарил меня своей милостью и помиловал! Чего же мне страшиться?

Джафар невольно посмотрел на верного стража халифа — могучего Масрура, неподвижно стоявшего за спиной незнакомца. Масрур внушал ужас едва ли не больший, чем сам Гарун Ар Рашид, собственноручно свершая суд над преступниками. Легкий, почти незаметный знак — и широкое лезвие клинка, выкованного в Дамаске лучшими мастерами, вылетало из ножен…

Но на этот раз все пошло иначе. Халиф рассмеялся и милостиво произнес:

— Ты сумел развеселить меня. Ты не похож на крестьянина. Кто ты?

— Я не крестьянин, — ответил незнакомец, — мои вещи… их забрали.

Гарун Ар Рашид кивнул, и двое слуг стремглав подбежали к груде сваленных на земле вещей, выудили оттуда большую сумку с длинной лямкой, поднесли и вытряхнули содержимое к ногам халифа.

— Дичь? Две утки, насаженные на одну стрелу! Прекрасный выстрел! Как тебя зовут?

— Муса ибн Идрис.

— Значит, Муса… Ты — искусный охотник, верно?

— Великий халиф видит суть вещей.

— Муса ибн Идрис, ты производишь впечатление человека умного. Как же ты осмелился нарушить мое повеление не появляться на улице после захода солнца? Вчера на всех площадях глашатаи объявили, что за это полагается смерть посредством отделения головы от тела. Тебе не нужна голова?

— Да позволит Великий халиф сказать слово в свое оправдание, но я неделю был на охоте, вернулся только сегодня и тотчас же был схвачен стражниками… Я не мог знать о воле халифа!

— Стало быть, — задумчиво произнес Гарун Ар Рашид, — ты невиновен… Но повеление халифа нарушено. Это плохо. Что ты сам думаешь об этом?

— Сказано: «Долгота власти обеспечивается справедливостью». Я прошу у Всевышнего долгого правления Великого халифа. К тому же, как не Великому халифу знать, что такое справедливость, ибо назван он этим именем.

Гарун Ар Рашид громко рассмеялся:

— У тебя хорошо подвешен язык, Муса ибн Идрис. Ты ученый?

— О нет! Ученым может назваться только тот, кто исправно посещал школы и университеты. Я всего лишь беседовал с мудрыми людьми из числа ученых.

— Похоже, ты встречал достойных мудрецов… Спрошу по-другому: ты сведущ в науках?

— О каких науках спрашивает Великий халиф? Во всех науках сведущ лишь Всевышний.

— Расскажи, что тебе известно о Писании Всевышнего?

— Да простит Великий халиф своего раба, но о каком именно Писании идет речь? Волей Всевышнего нам было ниспослано несколько Писаний, а мне посчастливилось изучать книгу пророка Мусы, книгу Инджил, которое упорствующие в заблуждении христиане именуют Евангелием, и, конечно же, Святой Коран.

— Хорошо, — воскликнул Гарун Ар Рашид и вскочил на ноги с низкой скамейки, устланной расшитыми золотом мягчайшими подушками, — я желаю говорить с тобой, Муса ибн Идрис! Следуй за мной!

Джафар, Масрур, стражники и слуги склонились в глубоком поклоне, а Муса ибн Идрис поднялся и прошел за халифом в маленькую комнату. Масрур задернул портьеру и, скрестив руки, встал на входе.

Плотная ткань задерживала звук, и великий визирь, хоть и напрягал слух, не смог разобрать слов.

Беседа продолжалась долго и прервалась призывом муэдзина к вечернему намазу. Халиф с задумчивым видом вышел из комнаты, и опытный взгляд Джафара сразу же уловил необычную красноту глаз, свидетельствующую о том, что слова собеседника тронули повелителя до слез.

Словно подтверждая догадку визиря, халиф воскликнул:

— Воистину, велика мудрость этого человека! Если бы он написал книгу, где повторил слова, сказанные мне, то польза для правоверных была бы неисчислима!

Джафар подумал, что сейчас Гарун Ар Рашид, по своему обыкновению, осыплет Мусу ибн Идриса благодеяниями, но халиф подозвал Масрура, кивнул в сторону прикрытого портьерой входа в комнаты, где оставался его недавний собеседник, и негромко сказал:

— Отрубить

ему голову.

* * *

Султан перегнулся через стол, внимательно заглянул в глаза Ахмеду, словно пытаясь прочесть потаенные мысли, и спросил громким шепотом:

— Ты знаешь, почему халиф приказал казнить Мусу?

— Нет, — ответил Ахмед.

Султан вернулся на место и сказал уже обычным голосом:

— Когда отец впервые рассказал эту историю, мне было четыре года. И я расплакался. Почему? За что? Муса — прекрасный человек, мудрый, талантливый, и, главное — он не виновен! Не мог он знать об указе халифа! Неужели великий Гарун Ар Рашид — просто жестокий тиран? Жестокий до бессмысленности?

— И что же на самом деле?

— Ответ на этот вопрос я нашел, прочитав много книг, названия которых ничего тебе не скажут, — заявил Султан с некоторым самодовольством, — знаешь, что происходило в это время?

— Нет.

— Это только в сказках Халифат процветал. Все не так просто. Гарун Ар Рашид был окружен врагами. Бунты возникали в Египте, Сирии, Тунисе, да что там — чуть ли не во всех городах имелись очаги смуты. И проявить малейшую слабость — значило дать шанс врагам и вселить сомнение в сердца подданных. Жалость и власть — вещи несовместные. Высшая справедливость означает сохранение и укрепление власти правителем — это благо для всех. Остальное — не важно. И спустя века, кто скажет плохо о Гаруне Ар Рашиде? Хотя, по правде, трудно его назвать великим правителем… Но это — другая история. Кому важна истина, если люди хотят слушать красивые сказки?

— Я все понял, — кивнул Ахмед, — ты думаешь, что потомки будут считать нас хорошими людьми. Это так?

— Конечно.

— А то, что на твоих руках кровь единоверцев?

— Гарун Ар Рашид убил мусульман едва ли не больше, чем неверных. Того же Джафара по его приказу удавили в тюрьме. И что? Мнение нескольких умников, читающих старые книги, ничего не изменит. Да и зачем?

Ахмед несколько минут пребывал в задумчивости, потом, словно внезапно проснувшись, глубоко вздохнул, огляделся по сторонам и решительно сказал:

— Спасибо тебе, Султан. Спасибо.

Голос его изменился до неузнаваемости, казалось, что говорит тяжело больной человек, с великим трудом произносящий слова.

— За что? — резко спросил Султан.

— Ты развеял мои последние сомнения. Прощай.

Ахмед щелкнул в кармане выключателем. Электрический импульс от аккумулятора передался к детонатору, вставленному в двухкилограммовый кусок пластида. Под тугими бинтами на груди Ахмеда пряталась смерть. Он успел увидеть, как маленький таджик Файзулло прикрыл телом вернувшегося из конюшни Хасанчика, и как возникли прямо в воздухе полные гнева глаза львенка Рычалки.

Погас свет, и Ахмеда залили потоки черного пламени.

XXII

Наташа проснулась и не сразу поняла, где находится. Сон, нелепый и безумный, слился с такими же событиями вчерашнего дня и полностью перемешал реальность с фантазией. Сам сон вспомнить никак не удавалось — мелькали отдельные картинки: похожий на разбойника Кондрат с ножом в зубах, Загорский, исполняющий на сцене вместе с военным оркестром бодрую песню, его советники, Добрый-Пролёткин и Гофман, разъезжающие на двухместном велосипеде… А под конец появился рыцарь в сверкающих доспехах на белом коне. Забрало шлема было поднято, и Наташе ужасно хотелось рассмотреть его лицо, она шагнула к рыцарю и… проснулась.

Рядом ровно дышал Загорский. Наташа немного полежала, потом очень осторожно откинула одеяло, приподнялась и опустила ноги с кровати.

Но Загорский спал очень чутко. Он открыл глаза, посмотрел на Наташу, улыбнулся и сказал бодрым голосом, словно и не спал вовсе:

— Доброе утро, любимая!

Наташа под его взглядом сначала застеснялась наготы и прикрыла грудь, но тут же отметила, сколько чувств было вложено в слово «любимая» и едва заметно улыбнулась. Это, действительно, приятно. Она поправила волосы и ответила:

— Доброе утро.

Загорский взял ее за руку и слегка потянул.

— Иди ко мне.

Наташа секунду сопротивлялась, но потом рассмеялась и легла рядом. Почувствовав, что Загорского трясет от возбуждения, она провела ладонью по его груди и поцеловала в губы.

* * *

Пока Наташа принимала ванну, Виктор Сергеевич сварил кофе, выложил на тарелку фрукты и перелил апельсиновый сок из бутылки в стеклянный графин. Потом нарезал кусочками сыр — нежный камамбер в белой плесневой корочке, ядреный рокфор с яркими зелеными прожилками и мягкий козий, похожий на свежий творог. Добавил ко всей этой красоте тоненькие листочки пармской ветчины «со слезой» и хрустящий французский багет, только что доставленный из кондитерской. Отошел на шаг и полюбовался — натюрморт на прозрачном сервировочном столике получился отменный.

Наташа появилась с мокрыми волосами, во вчерашних джинсах и футболке — надеть халат Загорского она отказалась наотрез, а когда он собрался послать кого-нибудь в магазин за сменной одеждой, пригрозила, что сейчас же уйдет.

Виктор Сергеевич подкатил столик к креслу, широким жестом пригласил Наташу садиться и сказал торжественно-комичным голосом:

— Прошу вас, сударыня!

Наташа уселась, подождала, пока Загорский нальет кофе из блестящего кофейника, взяла из сахарницы щипчиками кусочек сахара, размешала, с наслаждением сделала глоток и зажмурилась от удовольствия. Все это время Виктор Сергеевич с улыбкой наблюдал за ней.

— Нравится?

— Очень! — призналась Наташа.

Она допила кофе, поставила чашку и откинулась на спинку, устав сидеть церемонно-прямо.

— Вот сыры, — пододвинул тарелку Загорский.

Наташа отрицательно покачала головой.

— Тогда ветчина. Тебе нужно подкрепиться.

— Нет, спасибо.

— Наташенька, я настойчивый. Тебе необходимо поесть.

— Нет, — сказала Наташа, и это прозвучало неожиданно резко.

— Ну, как знаешь, — беззаботно отозвался Виктор Сергеевич и принялся за сыр, с шумом запивая горячим кофе, которое щедро разбавил молоком.