Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
пользовавшуюся европейской известностью. Статьи и книги, публиковавшиеся им по
вопросам экономики и минералогии, находили сочувственные отзывы у энциклопедистов.
Созвучны духу времени были и политические взгляды князя Дмитрия Алексеевича.
Еще будучи в Париже, он пристально следил за работой Уложенной комиссии, в переписке
с вице-канцлером Александром Михайловичем Голицыным, приходившимся ему дальним
родственником, строил планы освобождения
Голицына было немного, поэтому реформаторские идеи его развивались в плоскости,
скорее, теоретической. К тому же давно подмечено, что в чужих краях, русский человек
как бы прозревает. Короче, уже в конце 1767 года Дмитрий Алексеевич в письмах в
Коллегию иностранных дел оправдывался в неординарности суждений и поступков.
Тем не менее, в следующем, 1768 году по служебной необходимости Париж
пришлось сменить на Гаагу. Место, что и говорить, завидное, но уж очень спокойное,
сонное. Голландия ни при Екатерине, ни позже в орбиту активных дипломатических
интересов России не входила, политические бури, сотрясавшие Европу, обходили ее
стороной. Едва ли не главной задачей российского посланника в Гааге было
своевременное получение займов от местных банкиров, да выполнение при случае
поручений второстепенной важности, вроде содействия отзыву Папой своего нунция из
Варшавы или установления прямых дипломатических отношений с Португалией.
Впрочем, и в этой тихой заводи Дмитрий Алексеевич, многочисленные и
разносторонние увлечения которого порой мешали ему сосредоточиться на делах
служебных, позволял себе совершать оплошности, заглаживать последствия которых его
доброжелатели в Петербурге (а к их числу принадлежал не только вице-канцлер Голицын,
но и руководитель российской внешней политики Никита Иванович Панин) заглаживали с
большим трудом. Последняя из неприятностей подобного рода, преследовавших Голицына
будто по воле злого рока, случилась за пять месяцев до приезда Дидро, в самом конце 1772
года.
В канун Рождества, когда жизнь в Голландии замирает, пришлось Дмитрию
Алексеевичу отлучиться в Амстердам, привлекавший его своими антикварными лавками.
Уезжая, он поручил советнику посольства Дубровскому позаботиться о дипломатической
почте, следовавшей через Гаагу из Парижа в Петербург. Дубровский же, позже
оправдываясь тем, что был болен, сам заняться почтой не удосужился, а поручил это дело
некоему Поггенполю, должность которого сам Дмитрий Алексеевич в переписке с
Петербургом определял коротко — valet de chambre5.
депеша поверенного в делах в Париже Хотинского, адресованная императрице.
Поггенполь, которому не впервые, видно было пользоваться секретнейшими кодами,
расшифровал письмо Хотинского и направил его прямехонько почтмейстеру Экку. Надо ли
говорить, что Екатерина, получив от директора почт вскрытое и переведенное слугой
секретное, не подлежащее огласке письмо от своего посланника в Париже, пришла в
ярость6. Только благодаря хлопотам своих друзей в Петербурге Дмитрий Алексеевич
остался в Гааге. Впрочем, к чести его надо сказать, что провинившегося Дубровского он
не только не преследовал, но и пытался по мере возможности помочь своему сотруднику в
служебных делах.
Приезд Дидро, надо полагать, помог Голицыну отвлечься от служебных
неприятностей. И он, и жена его, урожденная Амалия Шмиттау, приняли философа как
родного.
«С князем и его женой я живу, как добрый брат, сижу дома и много работаю. Если и
выхожу, так только на берег моря, которое настраивает меня на мечтательный лад», —
писал Дидро в Париж своей приятельнице Воллан.
В Гааге Дидро чувствовал себя счастливым. Его привлекали республиканский дух
голландцев, их тяга к гражданской свободе. Старого философа видели в городской ратуше,
и в рыбацких деревушках, он интересовался устройством ветряных мельниц, много и
легко работал.
В долгих прогулках по песчаным пляжам Шееннингена Дидро сопровождала жена
Голицына. Дочь прусского генерала Амалия Шмиттау отличалась живым умом. Дмитрий
Алексеевич познакомился с ней на водах в Аахене, куда Амалия в качестве придворной
дамы сопровождала принцессу Фредерику Прусскую. Дидро был в восторге от ее
обширных познаний в самых различных областях, умения легко и непринужденно вести
беседу на нескольких европейских языках, музыкального образования. Новую немецкую
литературу она, по его мнению, знала и ценила глубже и вернее, чем Фридрих II, состояла
в переписке с Гете и Якоби.
«Мадам Голицына дискутирует, как львенок, — говорил Дидро. И добавлял
задумчиво, — Впрочем, она, кажется, слишком чувствительна, чтобы быть счастливой».
5 Комнатный слуга. (фр.)
6 АВПРИ, фонд «Сношения России с Голландией» оп. 50/6, дело 150, листы 1 - 5 с оборотом.
Гете высказался на этот счет более определенно: «Амалия — одна из тех