Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
fils le baron Th'eodor Bh^uler» – ГАРФ, ф. 728 «Рукописные материалы библиотеки Зимнего дворца», оп. 1
ч. 1, д. 212. При публикации («Русский Вестник» 1870-71 гг.) статьи Ф. Бюлера «Два эпизода из
царствования Императрицы Екатерины II» в текстах писем Екатерины сделаны значительные опущения.
18 Не разъединяла, а соединяла помыслы тех, с кем встретится в Петербурге ( ф).
19 Их внешность не особенно выразительна ( ф).
20
Пр.
сложена, очень вежлива, очень приятна в обращении. Пр. В. (Вильгельмина – П.С.) меньше ростом, не
так хорошо сложена, глаза того же цвета, что и волосы, лицо лоснящееся, не так красива, как старшая,
более светловолосая, цвет лица красноватый, возможно, разгоряченный путешествием, выражение его –
фальшивое, как у генерал-лейтенанта кн. Прозоровского, впрочем, очень привязана к матери (фр.). Пр.
Луиза будет более красива, если я не ошибаюсь.
21
Осмелюсь ли сказать, Ваше величество? Лицом она немного похожа на господина Великого князя (фр.) –
ГАРФ, ф. 728, оп. 1 ч. 1, д. 212, л. 154-155.
Павел ожидал приезда невесты в сильнейшем волнении. Он почему-то был
убежден в том, что не понравится гостьям из Германии. Всё, однако, обошлось как нельзя
лучше. 15 июня князь Григорий Орлов встретил ланд-графиню и ее дочерей на подъезде к
Гатчине, где их уже ждала Екатерина, пожелавшая таким образом избежать неловкостей
официального приема. В окрестностях Царского Села, куда приехавшие направились из
Гатчины, их ожидал великий князь со своим воспитателем Никитой Ивановичем
Паниным.
С первого взгляда молодые люди понравились друг другу, и три дня спустя, 18
июня, Екатерина просила у ланд-графини от имени Павла Петровича руки принцессы
Вильгельмины. Согласие было дано незамедлительно. 15 августа, после миропомазания
принцессы, принявшей в православии имя Натальи Алексеевны, было торжественно
отпраздновано обручение.
Важная деталь. Обязательное условие русского двора о перемене религии
немецкими принцессами, выходившими замуж за русских великих князей, никогда не
казалось Европе делом бесспорным и безупречным в нравственном отношении. Вольтер в
переписке с Екатериной — случай редкий, едва ли не единственный — не удержался от
соблазна съязвить насчет «натализации» дармштадтской принцессы (из Вильгельмины в
Наталью). Отповедь, последовавшая из Петербурга, по тону была резкой, по существу
двусмысленной (глубокая внутренняя связь между лютеранством и православием).
Впрочем, для Екатерины, в свое время также сменившей веру, тема эта оставалась,
полагать, непростой.
Ассебург, кстати, при переговорах в Дармштадте, по-видимому, не совсем четко
разъяснил требования Екатерины относительно смены религии избранницей Павла. Во
всяком случае ланд-граф Людвиг включил в состав свиты своей жены президента
дармштадтских земельных коллегий Карла фон Мозера, поручив ему договориться в
Петербурге, чтобы дочь его осталась лютеранкой. Однако попытки Мозера выполнить
данное ему поручение успеха не имели. Он с горя заболел, бормоча о «ненужности своей
поездки с самого начала».
Каролина, не желавшая осложнять отношения с Екатериной вмешательством в
столь щекотливый вопрос, послала в утешение мужу, считавшемуся лучшим
барабанщиком Германии, барабан российского императорского кавалергардского полка.
Екатерина успокоила волновавшегося Мозера другим способом. Приняв и обласкав
его, она сказала между прочим, что принадлежит к числу немногих монархов, читавших
его книгу «Господин и его слуга» (в 1766 году изданную в России на русском языке с
посвящением Екатерине). Стоит ли говорить, что и Мозер, и второй известный
немецкий писатель Иоганн Генрих Мерк, также сопровождавший ланд-графиню в
поездке, после возвращения на родину влились в толпу поклонников Екатерины? Мерк
знакомил читателей немецких журналов с новинками русской литературы, а Мозер,
рассказывая о своих впечатлениях от поездки, говорил, что Россия, управляемая
«философом на троне», стала «отечеством для гениев и умных голов со всего мира».
И еще одно. В многотысячных толпах, которые собирали в эти дни торжественные
выходы Екатерины, было немало заурядных иностранцев, имевших, однако, похвальную
привычку писать письма, сохраняя таким образом живое восприятие событий,
свидетелями которых им довелось стать. Вот письмо некоего француза по фамилии
Марбо, адресованное в Париж парламентскому адвокату де Сервалю: