Хрущев: интриги, предательство, власть
Шрифт:
– Почему вокруг меня появилось много лиц грузинской национальности? Откуда это?
Лаврентию Павловичу не надо было напоминать и объяснять. Он сразу понял, что «перегнул палку» и быстро убрал из охраны и обслуги Сталина всех грузин. Однако неприятности на этом не закончились.
Берия узнал, что Иосиф Виссарионович приглашал к себе министра Госбезопасности Абакумова, интересовался мегрельским делом и, якобы, сказал ему, чтобы он искал большого Мегрела. Большим Мегрелом мог быть только он, Берия, и он стал принимать меры для своего спасения. Неуютно почувствовали себя и другие члены Политбюро. Сталин требовал от них не только исполнительской дисциплины, но и глубокого теоретического осмысления происходящих событий в мире и в стране. Он недовольно поглядывал на своих соратников. Все они были хорошие
Это был не просто упрек соратникам, это была тревога за судьбу страны. В годы войны он не думал о себе. Все мысли были заняты каждодневными боевыми действиями. А вот сейчас, когда под его руководством одержана величайшая победа в самой кровопролитнейшей войне в истории человечества, он стал думать о том, что и он смертен. «Что бы я ни делал, – думал он, – я умру». У него было ощущение человека, загнанного в глухой угол, из которого не было выхода. Но смерти он не боялся. Его тревожила судьба страны. Он не видел человека, которому мог бы передать власть. Прибрать ее к рукам хотели бы многие, они вились и пресмыкались перед ним. Он еще не ушел из жизни, а они вели закулисные бои за его место. Создавались различные группировки, уничтожающие друг друга.
Сталин видел, что в последнее время Хрущев все чаще и чаще стал появляться в его кабинете под предлогом решения хозяйственных и партийных вопросов и, между прочим, «проговаривался» кто и что говорит и делает. Это было тонкое «стукачество». Сталин понимал, что это недостойно порядочного человека, но Хрущеву он прощал. На большее, по его мнению, тот не был способен.
Однако Сталин не знал, что Хрущев в союзе с Маленковым, Берией и председателем КГБ Игнатьевым контролировали все подходы к его кабинету. Без их ведома никто не мог получить к нему доступ. Эта четверка отгородила его от остальных членов Политбюро, и он получал дозированную или вовсе искаженную информацию. Не догадывался он и о том, что именно эта четверка формировала «Дело врачей», «Дело Власика», «Ленинградское дело», «Дело Поскребышева»…
Пройдет совсем немного времени, и Хрущев будет утверждать, что именно Сталин развязал репрессии, а он, Хрущев, ничего об этом не знал и не ведал. Но это будет потом, а сейчас где-то в душе он надеялся, что Сталин его заметит и объявит преемником. Однако по отношению к Хрущеву у Сталина никогда не возникало подобных мыслей. Он знал ему настоящую цену и относился к нему как к неплохому исполнителю, а на посту главы государства и партии Сталин хотел видеть высокообразованного и преданного идеям социализма и коммунизма человека. Однако среди своих соратников он таких не находил. Его окружение состояло в основном из практиков. Сталин упрекал своих соратников в том, что они пренебрежительно относились к поиску объективных закономерностей, скрытых за практикой общественных явлений. В этом он видел большую опасность для судеб партии и страны. На научном обосновании Маркса была совершена Великая Октябрьская социалистическая революция, на учении Ленина он строил социализм. А что дальше?
Сталин верил в силу идей. Думая о своей неизбежной кончине, он пришел к выводу о необходимости вооружить партию новыми идеями, которые бы в новых условиях общественного строительства по своей убедительности и силе не уступали учению Маркса, Энгельса, Ленина. Это была насущная необходимость. Нельзя жить просто так, не осмысливая того, как ты живешь, куда идешь и каков может быть конечный результат.
«К нам как к руководящему ядру, – писал он еще в «Основах ленинизма», – каждый год подходят тысячи новых молодых кадров, они горят желанием помочь нам, горят желанием показать себя, но не имеют достаточного марксистского воспитания, не знают многих нам хорошо известных истин и вынуждены блуждать в потемках. Они ошеломлены колоссальным достижением Советской власти, им кружат голову необыкновенные успехи советского строя и они начинают воображать, что советская власть «все может», что ей «все нипочем»,
Сталин выступал категорически против такого шапкозакидательства. Он говорил о необходимости учить молодые кадры и ставил вопрос об обязательном признании законов науки в экономической политике, так как видел в этих законах «отражение объективных процессов, происходящих независимо от воли людей».
Свои мысли по этим вопросам он изложил в последней теоретической работе «Экономические проблемы социализма в СССР». Он говорил о действии закона стоимости при социализме, значении рентабельности, товарообороте, оценивал перспективы дальнейшего развития социалистического и капиталистического общества. Впервые в марксистской науке он сформулировал «Основной экономический закон социализма»: «Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники».
Когда работа над книгой была завершена, Сталин отдал ее на суд членов Политбюро. Молотов вспоминал: «Экономические проблемы социализма в СССР» обсуждали у Сталина на даче. «Какие у вас есть вопросы, товарищи? Вот вы прочитали. – Он собрал нас, членов Политбюро, по крайней мере, основных человек шесть-семь. – Как вы оцениваете, какие у вас замечания?» Что-то пикнули мы… Кое-что заметил я, сказал, но так второстепенные вещи».
Мелким бесом в похвалах рассыпались Маленков, Берия и Хрущев. Эта троица угоднически хвалила работу Сталина, но он не стал их слушать. Ему нужны были не похвалы, а трезвые обсуждения поставленных проблем и осмысленные оценки современного экономического и политического положения страны. Он хотел знать, насколько верны или ошибочны его представления о существовании двух общественных формаций – социалистической и капиталистической. Однако ничего этого он не услышал. Его не мучило авторское самолюбие. Он был готов к отрицательным отзывам о своей работе. Его настораживало и обескураживало какое-то абсолютное безразличие к мыслям, которые волнуют его и которые он выносил и выстрадал. Только много лет спустя Молотов скажет: «Вот я сейчас должен признаться: недооценили мы эту работу. Надо было глубже. А никто не разбирался. В этом беда. Теоретически мало людей разбирались».
Холодная война
Недооценка и непонимание членами Политбюро последней теоретической работы Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» имела серьезные и далеко идущие последствия. Вождь окончательно убедился, что среди своих соратников он не найдет достойного преемника, способного наметить дальнейшие пути экономического и политического развития страны. «А без этого нам не выжить в капиталистическом окружении, – думал Сталин, – без теории – нам смерть. Руководители, умело решающие текущие практические задачи, но не способные увидеть завтрашний день и дальнейшую перспективу могут оказаться не подготовленными к преодолению возникающих трудностей, спасовать перед ними и предать интересы рабочего класса».
Это были не абстрактные умозаключения. Они строились на жесткой действительности. Сталин видел, что вчерашние союзники – США и Англия – были недовольны успехами Советского Союза во Второй мировой войне и послевоенным миропорядком. Им очень хотелось перекроить все на свой лад. Действовали они пока робко, осторожно, прощупывая положение дел в стране и настроение в верхних эшелонах власти. В Советский Союз приезжало много американских делегаций. Некоторых принимал Сталин. Корреспонденту агентства Юнайтед Пресс X. Бейли, спросившему: «Заинтересована ли все еще Россия в получении займа у Соединенных Штатов?», – Сталин ответил: «Заинтересована».
14 сентября 1945 года в Москву прибыла заокеанская делегация, которую возглавлял М. Кольмер, и напросилась на прием к Сталину. Кольмер сразу же заявил, что Америка готова оказать помощь СССР, но в Вашингтоне хотели бы знать, как она будет использована. Выяснилось, что от Советского Союза ожидают немного-немало, а всего-навсего изменения политического устройства и отказа от всех завоеваний во Второй мировой войне.
Сталин вежливо выпроводил гостей, но для себя сделал вывод: мира не будет. Об этом он и доложил членам Политбюро.