Хрустальная сосна
Шрифт:
*-*
В больнице мне незаметно исполнилось двадцать пять лет. Имев несчастье родиться в разгар лета, я всю жизнь чувствовал себя обделенным на ту простейшую радость, о которой даже не задумываются люди, родившиеся осенью, зимой или весной. Потому что нормально провести день рождения во время каникул и отпусков практически невозможно. В раннем детстве его отмечали дома; но при той вечно нервозной обстановке, что царила в нашей семье, эти праздники приносили мне
В школе и в институте у меня уже были друзья, но летом их никогда не бывало - или я сам оказывался где-нибудь далеко. Женившись, я стал отмечать праздновать с Инной - но в последние годы и она моталась где-нибудь по экспедициям. В НИИ, правда, как-то раз я устроил чаепитие в секторе, пригласив Славку - но оно прошло как-то невесело, поскольку рядом был начальник, при котором никто не мог расслабиться.
В итоге за свою не очень длинную жизнь я успел почти возненавидеть свою красную дату и ждал ее всякий раз с желанием, чтобы этот день поскорее прошел и остался позади. Потому что сколь разумным ни оставался бы человек, в собственный день рождения ему все-таки хочется нежданного чуда. А когда заранее известно, что чуда не будет, тянет вовсе вычеркнуть этот день из календаря, хотя в душе остается осадок горечи.
Этим летом я твердо рассчитывал, что отпраздную наконец в истинном кругу друзей -у костра, с песнями и весельем. Мне не хватило двух недель…
И сейчас, в больнице, я с особой горечью сознавал, что мне исполнилась четверть века - своего рода юбилей. Который, кстати, любой из моих соседей по палате наверняка отметил бы подобающим образом: с угощением, тайной выпивкой и прочими атрибутами. А я просто валялся на койке и мне не хотелось жить.
*6*
Однажды бессонной ночью я настолько устал от духоты и храпа, что тихо слез с койки и выбрался в коридор. Там присел на истертый диван у стены, где днем обычно собирались посетители и, опустив голову на спинку, закрыл глаза. И предался обычным думам об Инне и собственной судьбе.
Там меня и застал хирург Герман Витальевич, у которого, как оказалось, было ночное дежурство.
Увидев меня, сидящего с откинутой головой, он сильно испугался, решив, что мне стало плохо и я пошел за врачом, но не смог дойти.
Узнав, что все дело в бессоннице, он вдруг сказал:
– Ну тогда пойдемте со мной!
И почти насильно подняв с дивана, повел в специальную комнату для врачей, которая, кажется, называлась ординаторской. Втолкнув меня туда и плотно закрыв дверь, он прошел в самый дальний угол, отгороженный от двери шкафом. Где стояла удобная мягкая мебель, стол и холодильник, а в другом шкафу громоздились чайные принадлежности. Я сел, не понимая, чего он от меня хочет. Врач уселся напротив и внимательно посмотрел на меня.
– И давно у вас бессонница?
–
– И вы мне об этом не сказали?
– укорил он.
– Так вы же не сонный врач, а хирург, - я попытался шутить; меня вдруг стал мучить стыд за то, что сразу после операции я почти грубил ему в перевязочной, да и потом холодно отвергал все попытки наладить со мной контакт.
– Я врач, и в данный момент суток именно сонный, - ответил он.
– А если серьезно, надо было давно мне сказать. Я бы вам назначил снотворное.
– Снотворное? А разве не вредно спать со снотворным?
– вспомнил я давнюю прописную истину.
– Вредно, - кивнул хирург.
– Но еще вреднее вообще не спать. Сон
– это самое ценное, что дала нам природа. Потому что лишь во время сна восстанавливаются силы. Не только физические, но и нервные тоже.
– Ладно, тогда давайте снотворное, и я пойду спать, - сказал я, поднимаясь с дивана; мне все еще было неловко разговаривать с врачом.
– Погодите, успеете…- властным жестом Герман Витальевич заставил меня сесть обратно.
– Я вот что хочу у вас спросить… Почему все-таки вы не спите? Рука болит? Или еще что-нибудь еще?
– Почему? Почему…
Я хотел было ответить, что мне мешает шум, но тут же сообразил, что это не так, вспомнив собственные воспоминания о сладком сне под грохочущим приводом АВМ; и вдруг понял, что сам не задумывался ни разу о причине бессонницы.
– И рука в общем не болит, когда ее удачно положишь… И вообще ничего… Так, мысли всякие в голову лезут. Если что и болит, то… - я невесело усмехнулся, не удержавшись от примитивного ответа.
– То душа.
– Вот именно, - удовлетворенно кивнул врач.
– Этого я от вас и ждал.
Он помолчал, сцепив перед собой свои сильные, тонкие пальцы. Я отвел от них глаза; мне было невыносимо видеть чью бы то ни было невредимую руку.
– У вас нормально идет реабилитационный период с точки зрения физиологии. Ваша проблема и ваша беда - в адаптации.
– В чем?
– уточнил я.
– В адаптации к новому физическому состоянию. Мы с вами умные взрослые люди, Евгений Александрович…
Я поразился, что, имея достаточное большое количество больных, он помнит мое имя и отчество.
– Умные и взрослые. И глупо играть страуса. Истина есть истина.
То, что в сами произошло и что получилось, изменит вашу жизнь. Как бы то ни было, вы должны адаптироваться к новым условиям. Поскольку результат той аварии или катастрофы для вас необратим. Я вздохнул.
– Необратим, и вы это понимаете, сколь жестоко бы ни звучало. Но впереди у вас почти вся жизнь, и она не может кончиться с потерей трех пальцев. Причем самая трудная адаптация - не внешняя, а внутренняя.
Я молчал.