Хрустальная сосна
Шрифт:
До самого вечера я старательно пытался не спать, как велел доктор. С великим трудом я дождался последней капельницы и разрешения уснуть. За этот день, в течение которого лежал, почти не шевелясь, я устал больше, чем от самой напряженной смены в колхозе…
*-*
А на следующее утро сестра стала делать мне перевязку. Она сама, достала из-под простыни мою руку - мою больную руку с зудящими пальцами, размотала бинты - и я увидел… Того, что болело, и чесалось, на самом деле уже не существовало. Осталось лишь то что когда-то называлось моей рукой. Той самой, которой я играл на гитар, ласкал
Меня едва не вырвало при одном виде собственного тела.
Я отвернулся и закрыл глаза.
**Мои послеоперационные дела, судя по всему - на удивление для меня - шли неплохо. Потому что через три дня из этой странной палаты, где вперемешку лежали мужчины и женщины, меня вернули в прежнюю, на ту же самую койку у стены.
Чувствовал я себя значительно лучше. Но на душе было как-то гадко. Безразличие первых дней прошло - и ему на смену явилось тупое, холодное отчаяние.
Я словно только сейчас*понял*, что пальцы мои отрезаны, рука изуродована и теперь, что бы ни случилось в жизни, я*навсегда*останусь инвалидом, неспособным на многие действия, о которых нормальные люди даже не задумываются.
Сестра уже не возилась со мной на койке - я сам каждый день ходил на перевязку.
– Как себя чувствуете?
– спросил врач прежде, чем разматывать мою руку в первый раз.
– Нормально, - безучастно ответил я.
– Что-нибудь беспокоит?
– Да нет, - я мотнул забинтованной рукой.
– Что меня теперь уже может беспокоить?
– Пальцы ампутированные болят?
– Болят, - вздохнул я.
– И чешутся… Все, что мне осталось - вместо пальцев одна лишь боль от них.
– Ну-ну… Духом-то не надо падать!
– А…- безнадежно протянул я.
– Падать-не падать… Все теперь уже.
Поздно.
– Что - "все"?
– Вообще все.
– Что ж вы раскисли так, - укоризненно покачал головой он.
– Перед операцией держались молодцом, а теперь, когда все позади…
– Тогда мне было так плохо, что казалось все равно. А теперь, когда именно все позади, - я почувствовал, как против воли дрожит голос.
– Все позади. А впереди - лишь вот это… Я поднял белую культю.
– Ну уж… Вы ведь, кажется, по профессии инженер?
– Ну да. А что?
– Инженер. Так что же разнюнились? Вы же головой работать можете, а не руками. Вам что - эти три пальца всей профессии стоят? Вы же не скрипач, не слесарь, и даже не карманный вор, в конце концов! Врач улыбнулся. Я молча смотрел на него. Сейчас еще "Повесть о настоящем человеке" вспомнит, - подумалось мне.
– А впрочем, и скрипач может себя перемочь, - продолжил он.
– И найти себя… Вы, конечно, читали…
Точно, - подумал я.
– Сейчас скажет.
– Впрочем, это смешно, - перебил он сам себя.
– Конечно читали и не мне проповедовать вам элементарные истины. Вы умный человек и должны сами понимать ситуацию.
Я ничего не ответил.
– У вас в направлении что было написано?
– продолжал он.
– Вы обратились за помощью только через три дня после травмы! Так что же хотите? Можно сказать, сами себе пальцы и отрезали! Ладно, хоть под конец толку хватило приехать в город! Еще бы дня три-четыре побегали так - и некротический процесс поднялся бы
– Какую руку?
– машинально переспросил я.
– Крукса! При ампутации кисти вот так!
Врач взял мою руку - я мгновенно поразился. какими жесткими и твердыми оказались его пальцы - и безжалостно продемонстрировал, до какого именно места меня могли укоротить.
– После этого локтевая и лучевая кости предплечья разъединяются и обшиваются по отдельности кожными лоскутами. Получается такая клешня вместо руки. Что, не доводилось видеть?! Я покачал головой, ошеломленный ужасной воображаемой картиной.
– В одной из палат такой экземпляр есть! Па прошлой недели привезли прямо с дерево-фанерного комбината, пьяный упал на циркульную пилу. Пойдемте, продемонстрирую!
– Благодарю покорно!
– ответил я, чувствуя, как внутри все дрожит и противится и не дает разговаривать нормальным тоном, разговориться с врачом и, может быть. облегчить свое состояние. Нет, какое-то внезапное ожесточение толкало из меня слова, которые, возможно, мне вовсе не хотелось говорить.
– Мне и своей руки без вашего Крукса достаточно. По горло. И вообще? При чем тут Крукс? Кто-то вообще уже в гробу сгнил, а я еще жив. Так что - прикажете по этому поводу тоже радоваться и на ушах стоять?
Я слушал себя и не верил - никогда в жизни, кажется, не говорил я с таким остервенелым раздражением, как сейчас - хирургу, по сути дела оказавшему мне экстренную помощь. А ведь прежде я всегда гордился своим ровным характером; ничто и никогда не могло вывести меня из равновесия.
Врач ничего не ответил. Только посмотрел с глубоким, укоризненным сожалением и принялся разбинтовывать мою руку.
*5*
Я рассчитывал, что через пару дней меня выпишут и отправят сначала домой, а потом на работу. Однако оказалось, что это не так. Врач сказал, что в случае моей, какой-то особо опасной инфекции, нужно пройти серьезный курс лечения антибиотиками, чтобы процесс не начался где-нибудь заново.
– Меньше, чем через три недели, и не рассчитывайте, - сказал он.
– Три недели…- вздохнул я.
А потом подумал - не все ли равно? Инны не будет дома еще полтора месяца. Лучше с такой рукой лежать здесь. А работа не волк. Правда, я все-таки попросил разрешения и днем позвонил из ординаторской в институт. Кратко сказал секретарше нашего отдела, что нахожусь на больничном. Она ни о чем не расспрашивала; видимо ей было все без разницы.
Посмотрев на телефон, я опять подумал, не позвонить ли родителям. Но тут же отказался от этой мысли. Пусть считают, что я нахожусь в колхозе. Тем более, что пока все еще идет время смены. И потянулись больничные дни. Каждый был похож на предыдущий и повторялся в следующем. С завтраками, обедами и ужинами, перевязками и нескончаемыми уколами, больничной вонью и унынием… Народ в палате подобрался разный. Как я понял из разговоров, в основном рабочие, механики, слесаря - кто еще в наши дни может серьезно ранить руку? Один мужик приехал из деревни - он с неизменным смаком рассказывал всем желающим, как потерял руку, затянутую в привод косилки. Разумеется, по пьяному делу: это не вызывало сомнения, достаточно было взглянуть на его вечно красную рожу. Меня пытались включить в общую компанию, но я отвечал односложно, предпочитая отмалчиваться, и от меня отступили. У меня было так тяжело на душе, что не хотелось заводить новых контактов. И я жил своей, одинокой и замкнутой жизнью.