Хуан Дьявол 3 часть
Шрифт:
– Легче забыть о себе! Я предпочла бы высушить кровь в венах, содрать кожу, чтобы глаза не видели дневного света. Ты можешь сделать так, чтобы он полюбил меня. Ты сказала: погасло затмевающее меня солнце. Она нашла смерть.
– Да, нашла смерть, потому что играла, как ты, с судьбой. Она нашла смерть, потому что кто-то подтолкнул лошадь. В последний раз говорю, отойди от Ренато Д'Отремона, его имя проклято.
С тех пор, как Ренато вытащил мертвое тело Айме, он сбежал в библиотеку, где четыре поколения Д'Отремон нагромождали ее книгами и бумагами. Погрузился в старое отцовское кресло, словно
– Чего хочешь, Баутиста? Что хочешь сказать? Если послание матери, передай ей, что не нашел меня.
– Я пришел узнать, хочет ли сеньор одеться и принять ванну. Начали приходить люди. В доме была бы толпа, если бы сеньора не сказала, что не хочет никого извещать. Она не хочет людей из Сен-Пьера, чтобы те высказывались, как и почему произошел несчастный случай.
– Да… Моя мать везде и во всем. Полагаю, я должен быть ей чрезвычайно благодарен, оценить ее любезность, что не упрекнула меня.
– Дела таковы, как их описывают, и я со своей стороны могу успокоить сеньора. Из моего рта не выйдет ни одного недолжного слова. Я верный, как пес, настал час, когда я могу это доказать. Д'Отремон могут рассчитывать на меня и на моих людей. Сеньор опечален, но мне хочется добавить, что бедная Янина тоже верна этому дому, будет верна всегда. Сказала, что вы увольняете ее окончательно, и она должна убраться.
Напоминание, как искра, разгорелось в мучительном сознании Ренато. Он вспомнил последние слова Янины, жестокую сцену, где уволил ее на прерванной фразе. Возможно, это разоблачение преступления, о котором знали все, кроме него. С внезапным нетерпением он поднялся, взяв за руку Баутисту:
– Приведи Янину. Найди ее, позови. Быстро, это нужно. Приведи ее, Баутиста!
– Сеньор приказал позвать меня? Я пришла. Сеньор меня уволил и…
Твердая изящная рука Ренато сжала худую руку. Губы сжались в красную линию на чрезвычайно бледном лице, в зелено-голубых глазах вспыхнула искра и проникла так, словно угадывала.
– Я распорядился позвать тебя, чтобы ты заговорила, Янина. Теперь я готов выслушать, чего никогда не хотел слышать! Скажи, что знаешь о ней без колебаний, тени, сомнений и лжи. Не клевещи, потому что она уже расплатилась жизнью за возможные дела, на кону твоя жизнь. Говори, Янина, говори! Ты сказала, что я прощал ей все… все… все…! Что я ей простил?
Почему Янина дрожала? Почему под давлением суровых и изящных пальцев вздрагивала ее плоть, словно в непередаваемом мучении? Как же она страстно желала быть здесь, рядом с ним, под огнем его глаз! Сколько раз она кусала до крови губы, чтобы не крикнуть Ренато Д'Отремону, что знает об Айме, что видела и слышала собственными глазами и ушами! Но теперь подкашивались колени, и она прошептала:
– Но… она мертва, сеньор. Я не должна говорить…
– Я приказываю говорить, Янина, – разъярился Ренато.
– Теперь не могу, сеньор, – возразила Янина трясущимся голосом. – Теперь она там, покрыта чистым покрывалом на
– Да… да… – вышел из себя Ренато. – Я знаю, что она там. Знаю, что смотрит с ужасом. Разве ты не понимаешь, что мне хотя бы нужно знать? Не понимаешь, что я тоже мог умереть? Разве ты не видела? Не слышала? Намеки, подозрительные взгляды. Разве ты не видела, как Отец Вивье и собственная мать избегают меня, даже слуги отдалились? Это моя вина? Теперь все говорят об этом вполголоса; скоро закричат, а я должен буду слушать. Но я хочу, чтобы хотя бы в моей совести не раздавался этот крик. Хочу знать, кто был плохим, предателем, неверным.
– Это было, сеньор, было!
– Ты уверена? Ты хорошо знаешь? – настаивал Ренато, загоняя в угол метиску вопросами. – Почему не говоришь? О чем все шептались? Что знают все, кроме меня?
– Ренато, сынок! – позвала искавшая его София, которая подошла удивленная, а затем посуровевшая: – О! Что ты делаешь здесь, Янина? Разве в доме нечем заняться? Я дала задание, чтобы ты выполнила. Делай, что велела. Иди немедленно!
– Я приказал ее позвать, мама, – вступился Ренато. – Мне нужно поговорить с ней, подожди!
– Ты не будешь ждать. Иди! – приказала София властно. И смягчившись, подошла к сыну: – Если тебе и нужно поговорить с кем-то, сынок, то со мной.
– Ты не понимаешь, мама? – сокрушался Ренато. – Мне нужно знать.
– Узнаешь, но не из уст Янины. Это недостойно тебя. Узнаешь, когда будут силы, мужество и необходимое спокойствие, чтобы ты высоко поднял голову, когда клевета захочет ранить, когда тебя в лицо упрекнут в содеянном.
– Что? Я не хотел…
– Знаю, что не хотел, пытался остановить ее, предотвратить несчастный случай, который она готовила умышленно. Ты хотел преградить ей путь. Ты гнался за ней по полям, чтобы преградить путь, и тогда она отпустила поводья, схватилась за гриву, потеряв голову, а обезумевший зверь понес ее в самое опасное место, где она нашла смерть.
– Мама, ты обвиняешь меня!
– Я говорю, что говорят другие и твоя совесть. А еще она говорит, что ты хочешь услышать: она не заслуживала тебя.
– О! В таком случае, ты знаешь, знала?
– Я знаю, что она корыстная и жадная. Знаю, что вышла за тебя замуж по расчету, никогда не любила тебя; чтобы защититься, она не останавливалась перед клеветой или проделками. Она была черствой, нахальной, ветреной.
– Еще и ветреной? – Ренато был взбудоражен от гнева. – Почему ты не сказала при ее жизни? Почему?
– Потому что верила, что она родит сына, и только поэтому ей прощалось все.
– Верила? Верила? Ты хочешь сказать… Договаривай, мама! Скажи наконец! Этот сын… сын, от кого он был?
– Ни от кого, Ренато. Сына не существовало. Она придумала его, чтобы обеспечить положение в доме, чтобы я защищала ее против тебя. Конечно, она верила, что ее ложь превратится в правду. Для этого она и добивалась тебя, но безуспешно.
– Но как ты узнала? Кто сказал тебе?
– Доктор, который засвидетельствовал смерть. Я попросила его проверить. Потребовала. Я хотела знать правду, это было нужно. Я не могла смотреть на тебя, не могла приблизиться к тебе с сомнением, что еще в той пропасти угасла скрытая жизнь, моя последняя мечта. Я хотела быть уверенной и не оговорить тебя. По крайней мере, Бог сжалился надо мной.