Хунну и Гунны (разбор теорий о происхождении народа Хунну китайских летописей, о происхождении европейских Гуннов и о взаимных отношениях этих двух народов).
Шрифт:
Сходных со Шмидтом взглядов придерживался и известный русский синолог Иакинф Бичурин. Он писал по этому вопросу сначала в «Записках о Монголии» (СПб. 1828), потом в «Собрании сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» (СПб. 1851). Этот учёный, прекрасный знаток китайского языка, к несчастью не обладал историческим талантом. По его мнению Средняя Азия всегда была населена теми народами, которые населяют её теперь. Переводя из китайских летописей известия о кочевых народах, живших к северу от Китая, он довольствовался только переводом, не критикуя и не проверяя данных, сообщаемых этими летописями. При таком способе работы всё написанное им по истории замечательно главным образом как собрание материалов, а не как научные исследования. Мы начнём с первого из упомянутых сочинений, во–первых потому, что оно появилось раньше, а во–вторых потому, что в нём Иакинф сообщает больше собственных взглядов, чем во втором.
«Записки о Монголии» разделены на четыре части. 1–ая — дневник поездки автора от Пекина до русской границы, 2–ая — географическое и статистическое описание Монголии, 3–ья — собрание исторических сведений (в пересказе по китайским летописям), 4–ая — излагает уложение, по которому китайцы управляют теперь Монголией. По предмету нас занимающему более всего данных находится в третьей части, хотя некоторые замечания можно найти и во второй. Как синолог и историк северовосточной части Азии, Иакинф касался только истории Хунну. «Более нежели за двадцать веков до нашей эры скитался уже монгольский народ со своими стадами по пустыням, сопредельным северному Китаю», говорит он (т. II, стр. 1), верный своим взглядам относительно неизменности состава народов, населявших Среднюю Азию [21] . Неизвестным как предшественникам, так и некоторым писавшим после Иакинфа, остался тот факт, что Хунну в 15 г. по P.X. получили предложение от китайского императора Ван–Мана переменить своё имя на Гунну. «Хунну, по китайски Хун–ну или Сюн–ну, значит: злой раб, а Гунну значит: почтительный раб. Итак Хунну с 15 г. по P.X. начали называться Гуннами» (т. II, стр. 34, прим.). Следовательно, по мнению Иакинфа, отделение орды Чжи–чжи от Ху–хань–е, случившееся в 51 голу до P.X., произошло до этого переименования, тогда как распадение на северных и южных (48 г. по P.X.) было уже позже [22] . Что касается участи северных
21
Здесь заметим, что Иакинфу принадлежит верное мнение, которое мы видим уже у сторонников политической классификации — Дегиня и Каёна, мнение, что у кочевых народов Средней Азии племенное или родовое имя распространяется на целый народ, т.е. на совокупность племён и родов. Однако мы видим, что это воззрение нисколько не мешает Иакинфу придерживаться этнографической классификации, что составляет его преимущество перед двумя вышеупомянутыми исследователями. Приведём несколько примеров этому. «Поколениям, т.е. владетельным домам, занимающим Монголию, даём ныне название Монголов не потому, чтобы они происходили от дома Монголов, но потому, что сей дом, усилившись, наконец все прочие поколения своего племени покорил своей власти и составил как бы новое государство, которое мало по малу приобыкли называть Монголами же, по прозванию господствующего дома. Сим образом разные монгольские (ошибка Иакинфа в том, что он думал, будто всё население теперешней Монголии всегда было монгольское) поколения и прежде назывались общими именами: Татаньцев, Киданей, Хойхоров (Уйгуров), Тулгасцев, Сяньбийцев, Хуннов и т.д.» (т. I, стр. 167). «Целое государство или народ получаст у Монголов название от имени господствующего дома, а каждый аймак от владетельного поколения. С падением владетельных домов народ их не теряет своего бытия, но с переменою оных получает только новые названия. Сим образом один и тот же монгольский народ существует от древнейших времён до ныне под разными только именами» (т. II, стр. 2).
22
Мы не можем придавать этому переименованию большого значения, потому что имя Хунну нисколько не дальше, если не ближе к имени знаменитого народа Аттилы, чем Гунну. По латыни они называются Hunni, а по гречески , , , [в тексте использованы разные диакритические знаки над ] по русски правильнее писать их Хунны.
Перейдём теперь к его второму сочинению.
Как указывает самоё заглавие, в нём излагается исключительно история. Разница между ним и третьей частью «Записок о Монголии», та, что в нём излагается история не только кочевников, живших в Монголии, но вообще народов Средней Азии, а также и то, что в первом сочинении ведётся пересказ по летописям, а во втором только представлены переводы с примечаниями и добавлениями автора, так что оно уже совсем носит характер сборника материалов; по собственному заявлению Иакинфа это сочинение «есть точный, более буквальный перевод» (т. I, отд. I, стр. II). Несмотря на то, что «Собрание сведений» явилось на 23 года позже «Записок о Монголии», взгляды автора совершенно не изменились. Иакинф всё также считает, что Монголы издавна жили в соседстве с Китаем. Так он говорит: «Монголы с незапамятных времён смешанно жили с Китайцами на северных пределах Китая» (т. I, от. I, стр. I); «Хунь–юй, Хань–юнь и Хунну суть три разные названия одному и тому же народу, известному ныне под названием Монголов» (т. I, от. I, стр. 2). «Почти за двадцать столетий до P.X. Монголы и Тунгузы в китайской истории представляются как два самобытные народа. Одни Турки, по причине отдалённости, несколько позже ознакомились с жителями Срединного государства» (т. I, отд. II, стр. 477). Как условны были его взгляды, можно уже видеть из того, что даже сторонники разных теорий, напр. Каён и Ремюза, считают, что Турки ранее монгольских народов явились в истории Средней Азии. Иакинф прямо заявляет, что «на всей полосе Средней Азии от Восточного океана до Каспийского моря искони обитали те же самые народы, которые и ныне населяют эту страну» (т. I, от. I, стр. VII). И тут, с другой стороны, проводит он совершенно верный взгляд, что племенное или родовое имя династии переходит на весь народ (т. I, от. I, стр. III). Историю Хунну Иакинф помещает в первую часть, в которой говорится только о народах монгольского племени. Тут он касается вопроса об имени Хунну, о котором он не говорил в «Записках о Монголии», и замечает следующее: «Китайцы, при голосовом переложении сего слова на свой язык, употребили две буквы: хун — злой и ну — невольник. Но монгольское слово Хунну есть собственное имя и значение китайских букв не имеет» (т. I, отд. I, стр. 1). Имя первого славного шаньюя Хунну Мо–дэ он сближает с монгольским словом «модо», что значит лес (там же, стр. 11). По поводу переименования из Хунну в Гунну он замечает: «здесь изменено не подлинное народное название Монголов, а голосовое переложение названия на китайский язык» (т. I, отд. I, стр. 107). Иакинф, писавший это сочинение уже после выхода в свет многих исследований, касавшихся Хунну и считавших их не Монголами на основании заслуживающих внимания данных, высказал мимоходом свое мнение о двух учёных, особенно известных своими работами по этому вопросу и вот в какой форме (т. I, отд. I, стр. 10): «Дегинева история о Хуннах, Тюрках и Монголах и Клапротовы записки об Азии от начала до конца наполнены превратными понятиями о древних народах монгольского племени, потому что ни Дегинь, ни Клапрот не читали китайской истории во всей её обширности, почему то, что читали без связи в целом, не все ясно и правильно понимать могли». Мнение это, как и всё у Иакинфа, выражено безапелляционно. Ни многолетний, обширный труд Дегиня, ни работы Клапрота но заслуживают внимания, так как с начала до конца полны ошибками! Тю–гю Иакинф, как и Шмидт, считает за монгольский народ. «Ориенталисты Западной Европы», говорит он: «пренебрегли уверением китайской истории, а обратили внимание на созвучность Тю–гю с Тюрки и приняли в основание, что Монголы, известные под народным названием Дулга, были Тюрки, а как предки дулгаского дома происходили из дома Хуннов, то и Хунны были народ тюркского же племени. Сие то смешение Монголов с Тюрками повело учёных Западной Европы к превратным понятиям о народах монгольского племени, обитавших в Средней Азии в древние времена» (т. I, отд. II, стр. 256). Здесь мы видим возражение против разделяемой многими учёными его времени теории о турчизме Хунну. Как убедительно возразил на неё Иакинф, насколько верны его взгляды — мы скажем далее, при разборе.
Начнём со Шмидта, как высказавшего первым мнение о монголизме Хунну. Клапрот в «M'emoires r'elatifs `a l’Asie» (1826) во втором томе (стр. 301–411) написал критику на Forschungen Шмидта. Этот учёный, доказавший, что Ту–гю были Турки (об этом мы скажем в своём месте), особенно восстал против того, чтобы считать их Монголами, как это сделал Шмидт. Его возражения не только опровергли доводы Шмидта, но и доказали противоположное. Особенно же распространяться по этому поводу не приходится потому, что в настоящее время Орхонские открытия сделали несомненным турчизм Ту–гю. Благодаря этому мудрствования Шмидта могут остаться без возражений. Раньше, при изложении мнений этого исследователя, мы видели, что именно мнение о монголизме Ту–гю содействовало тому, что Шмидт принял Хунну тоже за Монголов — ведь по китайским известиям Ту–гю происходили от Хунну. Если доказано, что Ту–гю не Монголы, то этим доказано, что и Хунну тоже не Монголы. Рассмотрим теперь другие доводы в пользу монголизма Хунну. Шмидт указал на сходство древней истории Хунну в изложении Дегиня с тем, что передал Иакинф о древнейшей истории Монголов. Однако, Иакинф писал древнейшую историю Монголов, принимая Хунну за таковых. Поэтому вполне понятно, что его история сходна с тем, что сообщал Дегинь — они сообщали оба историю одного и того же народа, только называя его различными именами. Для отожествления Хунну и Монголов совершенно недостаточно указания на то, что и те, и другие делились на два крыла. Очень трудно также возражать против сопоставления имени Марал (лань), с преданием, что лань указала Гуннам дорогу через Меотийские болота. Неужели же можно считать эти два народа тожественными только потому, что и тут, и там упоминается о лани? При критике, подобного рода мнения не заслуживают собственно даже упоминания. Поговорим ещё о производстве имени Хунну. По мнению Шмидта Хунну или Сунну равно Чюнно. Если так, то конечно Сунну ближе к истинному имени этих кочевников, чем Хунну. Однако же подданные Аттилы не назывались Суннами или Чюннами, а Гуннами. Раз истинное название этого народа Чюнно, то что же общего между этим именем и Гуннами? Шмидт этого не разъясняет. Относительно отожествления Тенгри–куту и Суту–Богдо, мы приведём в виде лучшего опровержения слова Клапрота (упом. статья, стр. 394): «Хотя китайские историки вполне ясно говорят, что Тенгри–куту (как и китайское Тянь–цзы, Thien–tsu) означает «сын неба», г. Шмидт желает объяснить этот титул — небесным пером… Кута значит родственник, двоюродный брат в турецких наречиях Сибири». Титул «сын неба» понятен, но что это за «небесное правильное перо» — мы совершенно не понимаем. Что была за причина называться так государю Хунну? Oтносительно Гуннов Шмидт не высказал ничего особенно важного. Примкнув к мнению Бергмана, он только привёл ещё несколько гунских имён и сопоставил их с монгольскими. Итак, доводы этого исследователя совершенно не выдерживают критики. В одном случае он прямо ошибается (принимая Ту–гю за Монголов), в другом видит отличительные черты народа там, где их совершенно нет (сопоставление лани в предании о переходе Гуннов в Европу с именем Марал), в третьем даёт такое объяснение словам, что смысл их остается совершенно непонятным (Суту–Богдо). Мы можем смело сказать, что гипотеза Шмидта относительно происхождения Гуннов, опиравшаяся только на мнение Бергмана, рушится, раз отвергнуты доводы этого последнего. Относительно же Хунну он приводил такие доказательства, которые, при ближайшем рассмотрении, не выдерживают критики.
Теперь перейдём к Иакинфу. Как мы уже говорили, этот учёный доказывал очень мало; он довольствовался только изложением исторических фактов. Мы нарочно привели его критику мнений Дегиня и Клапрота, двух учёных, которые по нашему вопросу сделали очень много. И что же говорит о них Иакинф? Он совершенно отрицал значение их работ, думал, что они только перепутали известия. Относительно происхождения Ту–гю он придерживался того же мнения, что Шмидт — следовательно ошибался, как и тот. Правильно его мнение относительно происхождения династионных имён у народов Средней Азии, как и то, что откочевавшие северные Хунну могли и должны были быть предками Гуннов. Полное отсутствие каких бы то ни было доказательств лишает нас возможности разбирать подробно мнения этого учёного. Ему казались совершенно ясными такие вопросы, которые требовали и даже теперь требуют решения.
Итак, оба сторонника монголизма Хунну, придерживались, думается нам, ложных и недоказанных мнений. Преимущества всё же на стороне Иакинфа. Он дал нам в русском переводе известия о Хунну, существовавшие в китайских летописях (хотя этот перевод и не полон). Относительно происхождения Хунну он почти не приводил никаких собственных доводов, а принял воззрения других. Шмидт же принялся доказывать; какого рода эти доказательства — мы видели. Нельзя не согласиться с мнением, выраженным (правда
Если Паллас, Бергман и Тьерри писали об европейских Гуннах, а Шмидт и Иакинф о китайских Хунну, при чём и те и другие, обратив всё своё внимание на один народ, или совсем не касались другого, или говорили о нём мимоходом, то Нейман (Carl Friedrich Neumann) может считаться таким представителем этой теории, который писал и о тех и о других. Кроме того, писав позже всех [23] , он должен был считаться с воззрениями как других сторонников той же теории, так и писавших до него приверженцев прочих теорий. Ещё в 1837 году высказал он в своих «Asiatische Studien» (Leipzig, стр. 126) следующее: «Хунну мы вместе с Гобилем, Виделу и Дегинем считаем за западных Гуннов». Гораздо подробнее коснулся он этого вопроса в своём небольшом исследовании о переселениях народов, озаглавленном «Die V"olker des s"udlichen Russlands in ihrer geschichtlichen Entwickelung» [Leipzig, 1847] и увенчанном наградой Французским Институтом. По нашему мнению в вопросах, касающихся Хунну и Гуннов, Нейман изложил в сжатой, более или менее научной форме взгляды вышеназванных писателей, с некоторыми добавлениями и изменениями. Поэтому мы и считаем его сказавшим последнее слово монгольской теории и остановимся несколько подробнее на его взглядах. Сочинение это было ответом на данную Французским Институтом тему — дать историю отношений и странствований всех народов, которые жили к северу от Чёрного и Каспийского морей с начала третьего до конца одиннадцатого века. С этой историей связаны некоторые другие вопросы, касающиеся переселений народов и их первоначальных мест жительства. Одним из таких вопросов является наш вопрос о происхождении Хунну и их отношениях к Гуннам. Нейман, разумеется, не мог оставить без внимания событий происшедших в глубине Азии, особенно движений кочевых народов на запад и юго–запад. Почти при каждом появлении нового народа в истории южной Руси он обращается к далёкому Востоку и старается выяснить причины движения этого народа, а не то даже найти упоминание о нём в китайских летописях.
23
За исключением Тьерри, который впрочем и не является типичным представителем этой теории.
Изложив в первой главе своего исследования древнейшие известия об истории юга России до второго века и господства там Готов, он во второй главе передал историю Хунну и движение их на Запад. Эта то вторая глава главным образом и интересует нас. Впрочем, относящиеся до нашего вопроса факты и соображения находятся также в первой, равно как и в главах третьей (история государства Аттилы) и четвёртой (падение гунского государства и изложение судеб Средней Азии при Сянь–би и То–ба, а также появление Турок). В начале второй главы, прежде чем излагать историю, он вкратце коснулся вопроса об отношениях кочевников к Китаю, а затем мнения Китайцев относительно племенной принадлежности этих народов. Он указал на громадное значение этих кочевников для соседних, осёдлых народов и на стремление этих осёдлых народов ближе ознакомиться с законами и обычаями, числом в местами обитания этих страшных врагов, чтобы легче бороться с ними. Далее он сообщил, что по воззрениям Китайцев все эти народы принадлежали к одному и тому же племени и различались только местами жительства. «Это один и тот же народ, говорят китайцы, который при различных династиях назывался различными именами: Хун–ну (Hiong–nu), Тю–гю (Tu–kiuei), Мэн–гу (Mong–ku), Та–та (Та-’а)» (стр. 24). Автор вполне согласен с этим взглядом, говоря, что хотя и существует различие в физическом типе между Турками, Монголами и Тунгузами и хотя это различие даже отмечается самими Китайцами, языки этих народов указывают на их первоначальное единство. Затем он переходит к истории. «Кажется, во времена древнейшей китайской династии Хя (Hia) узнали впервые собственное имя народа Хунь–ё, которое, вероятно, значит — люди, потому что народы и племена редко дают себе собственные имена, они обыкновенно называют себя только — «народ, люди» (стр. 25). Итак Нейман считает именно Хунь–ё (Hun–io) именем народа, а все остальные, позднейшие имена только переделками этого. Оно совсем не значит «проданные рабы», как перевёл его Ремюза и не выговаривается Чон–ё (Tschong–io), как писал Дегинь, приняв ошибочное наименование, сообщенное Ма–дуань–линем. Истинное значение этого слова, по мнению Неймана, — «лукоеды». Когда впоследствии эти варвары вступили в более близкие и более враждебные отношения к китайцам, эти последние стали им давать разныя обидныя клички, напр. Хун–ну (Hiong–nu), что значит: «поднимающие шум рабы» (l"armende Sclaven). Эти оскорбительные слова только по звуку родственные собственному имени Хунь–ё, вытеснили его и стали употребляться вместо него» (стр. 26). Излагая обычаи этого народа, Нейман передаёт их, как по китайским, так и по византийским источникам, замечая, что известия Сы–ма–цяня и Ма–дуань–линя настолько сходны с тем, что сообщил Аммиан Марцеллин, что кажется, будто они списали друг с друга (стр. 29).Сообщая далее, что европейцев поражала наружность Гуннов, тогда как Китайцы ничего особенного в ней не находили, он заключает, что следовательно и жители Срединного царства и эти варвары принадлежали к одной расе. «Им, напротив, казался странным вид народов кавказского племени, они рассказывают о Турках и о других народах, принадлежащих к этой же расе, что у них впалые глаза и выдающийся нос. Этого достаточно для признания, что Хунь–ё и Монголы один и тот же народ. Если бы они были Турки, то Китайцы отметили бы и у них эти отличительные черты» (стр. 30). Описания их наружности убеждают Неймана в их несомненной принадлежности к монгольскому племени. Представив все эти соображения, Нейман восклицает: «Какой же благоразумный историк может после этих, до мелочей сходных описаний Хунь–ё, Гуннов и Монголов в восточных источниках за несколько столетий до P.X. и в западных IV, V и XIII веков, сомневаться ещё, что все эти народы принадлежали к монгольской расе?» (стр. 31). В этих словах Нейман выразил своё убеждение, что Хунну (по его мнению скорее Хунь–ё) китайских летописей, европейские Гунны IV и V веков и Монголы Чингиз–хана — один и тот же народ. Объяснение гунских имён и слов из турецкого и финского языков нисколько, думает он, не противоречит монголизму этого народа. Вот что сказал он по этому поводу (стр. 32): «Мы знаем, что из одного татарского [24] племени языков, существовавшаго в глубочайшей древности, с течением времени развились три, различествующие в частностях, в общем же обнаруживающие одно происхождение языка, с которыми финские более или менее родственны. Однако из арийского или индо–германского племени вышли многие своеобразные как в корнях, так и в формах, языки. Не нужно никаких дальнейших доводов для доказательства того, что хотя и существует соотношение между татарскими и финскими идиомами, которое заходит далеко за границы всякой истории, оно не может быть взято как доказательство общего происхождения или родства физически столь несходных народов». Из этих слов можно сделать тот вывод, что Нейман придавал гораздо больше значения физическому сходству или различию, чем лингвистическому; Mонголы могут иметь в своём языке турецкие или финские слова, но физически они всегда будут отличаться от Турков и Финнов. В передаче фактов истории Нейман следует строго за китайскими летописями. Он, как и Иакинф, признаёт, что в конце I века по P.X. северные Хунну были разбиты. Одна часть их подчинилась Китаю, другая — Сянь–би, третья же откочевала на запад. Эти откочевавшие Хунну заняли область Юе–бань. Нейман считает вероятным, что Китайцы называли так все области, лежавшие к северо–западу от Согдианы до земель Римской империи. Быть может, что Юе–бань — Угорская земля (das Land der Jugri), а может быть, это слово изменённое Эйлюзия, которое Прокопий даёт всей степной области на восток от Азовского моря. Что касается отношений Хунну и Гуннов, то Нейман признавал этих, ушедших в Юе–бань Хунну, Гуннами. Он указал на то, что известия китайских и византийских писателей вполне согласны. «Как раз около того времени», говорит он (стр. 38–39), «к концу первого века нашего летосчисления, когда Гунны по китайским известиям расположились в Юе–бане (Jue–pan) и завладели частью земли Аланов, и западные писатели знают о присутствии их в этих местах. Сходство, которое также должно убедить самую осторожную критику в тожестве Хунь–ё, Хунну и Гуннов». Из этих западных писателей он называет Дiонисия Периегета, который говорит, что Гунны живут за Скифами, и Аммиана Марцеллина, который знает об их вторжениях в Армению. Что касается до этнического состава вторгнувшихся в Европу Гуннов, то Нейман, считая вполне справедливо, что кочевые народы вообще немногочисленны, признавал, что они не могли быть чистыми Монголами. «Часто случается, что народы, завоёвывающие страну, удерживают имена коренных или живших ранее их жителей. Поэтому Болгары, Авары, Мадьяры и Секлеры, принадлежавшие частью к финскому, частью к татарскому племени, позже Турки и даже Славяне у относившихся без критики писателей Запада и Востока назывались Гуннами» (стр. 77). Что касается до производства слова турок, то тут Нейман высказал своеобразное мнение. Приведя известия о происхождении этого имени от слова «такъя», он прибавил (стр. 85): «Это, без сомнения, одно из позже выдуманных производств, которых много в восточных и западных сочинениях». Он думает, что это имя происходит от слова Туран, означающего страны, лежащие по ту сторону Окса и впервые названные так Персами (стр. 11). Наконец, оригинальны его воззрения и относительно происхождения Ту–гю от Хунну. Он думает, что эта орда была подчинена Хунну и даже говорила на языке этих последних и только позже отделилась от бывших победителей (стр. 85–86).
24
Под татарскими в его время подразумевали турецкие, монгольские и тунгузские языки; см. по этому поводу R'emusat, «Recherches sur les langues tartares».
Приведя вкратце мнения Неймана, мы можем сказать, что он в общем придерживался тех же воззрений, что и его предшественники по теории монголизма. Хунну и Гунны, по его воззрениям, один и тот же народ и при том монгольского происхождения. Его доводы должны обратить наше особенное внимание как потому, что он завершил и обобщил то, что было сделано до него сторонниками монголизма, так и потому, что он, писавший позже всех вышеупомянутых исследователей, обладал б'oльшим материалом, да при том и б'oльшей наукоспособностью. Согласие Неймана с тем мнением китайцев, что все названия народов Средней Азии только названия династий, а не народов, по нашему мнению, не оправдывается собственными его словами, что Хунну были Монголы, а Ту–гю — Турки. Совершенно уже нельзя согласиться, если даже вопрос о народности Хунну считать спорным, с тем, что Ту–гю и Мэн–гу, т.е. Турки и Монголы один и тот же народ. Можно сказать, что в государство Ту–гю входило много монгольских элементов, а в Мэн–гу — турецких, но необходимо признать, что в одном случае власть принадлежала Туркам, а в другом Монголам. Мы вполне согласны, что некогда и Турки, и Монголы, и Тунгузы составляли одно целое, но это не значит, что они всегда оставались в таких отношениях, что их даже трудно отличить одних от других. Очень возможно, что Китайцы, знавшие их с глубокой древности, продолжали считать их за один и тот же народ, знакомясь же ближе, стали отмечать отличительные черты каждого из них. Таким образом и получилось, что кочевые народы на севере Китая считались то одним народом, то разными. Заметим, что на первоначальное единство этих народов указывает не только сходство языков при «физическом различии», но сходство и того, и другого.
При изложении истории Нейман высказался за то, что истинное имя страшных кочевников было Хунь–ё, все же прочие — переделки этого названия. Мы не понимаем, как ругательное слово Хунну могло вытеснить народное имя и при том, если оно действительно вытеснило его, то у кого — у китайцев или у самих Хунь–ё? Что Китайцы могли употреблять его вместо настоящего — с этим мы можем согласиться, но принятие его самими кочевниками отрицаем. Трудно определить, к какому имени из сообщенных летописями всего ближе истинное имя народа. Вряд ли народ будет называть себя лукоедами или проданными рабами. И то, и другое должно быть переделками.