Хунну. Пепел Гилюса
Шрифт:
После этой встречи, став пленным жичжо ваном Хуннской империи Сюуньзаном, переодетый в лохмотья ханьского крестьянина, посаженный в повозку с железной клеткой, в сопровождении сотни конных воинов, ни один из которых не знал его в лицо, был доставлен ханьцами на Великую китайскую стену и помещён в ту же самую башню, в которой он впервые встретился с Сюуньзаном. И в ней люди тайной службы Ханьской империи продержали Мэн Фэна до середины лета.
К началу встречи с хуннами его, исхудавшего и грязного, в лохмотьях, со свалявшейся чёлкой и косичками, в сопровождении ста сианьских копьеносцев, трёх чиновников и шестерых тайных агентов вывели за ворота одной из башен и, отойдя на десяток шагов, остановились, ожидая прибывающих на обмен хуннов. Спустя некоторое время вдали, искажаясь и расплываясь в знойных потоках нагретого воздуха, показались тридцать хуннских всадников, лёгкой рысцой гнавших впереди себя сорок ханьских воинов и двести ханьских крестьян, плененных хуннами ещё два года назад при очередном набеге. Хунны, в остроконечных с загнутыми вверх краями головных уборах из тонкого белого войлока, одетые в коричневые замшевые штаны и в короткие льняные халаты с медными пуговицами, в коротких летних сапогах с медными небольшими шипами на подошвах, остановились неподалеку от стены и быстро разделились на
– Здравствуй, мой побратим Сюуньзан!
Отступив на шаг назад, хотел произнести слова радости в честь его освобождения, но более внимательно взглянув в равнодушные, не узнающие никого глаза Мэн Фэна, с удивлением спросил:
– Сюуньзан, друг мой! Ты что, не узнаёшь меня? Ведь это я, твой побратим Ашина!
Мэн Фэн, заметно подёргивая головой, ответил:
– Прости, друг, кто бы ты ни был, я не узнаю тебя, за время моего пребывания в плену ханьцы долго пытали меня, они каждый день били меня по голове, от этого я многого не помню, многое забыл.
Услышав эти слова, Ашина, медленно покачав головой, стал отматывать тряпки на руках Мэн Фэна, заметив отрубленные пальцы на правой руке жичжо вана, обернулся назад и, пылая ненавистью к ханьцам, с презрением посмотрел на стену со стоявшими на ней стрелками. Развязав Мэн Фэна и подсадив на лошадь, Ашина вскочил на любимого чёрного коня и, увлекая за собой остальных хуннов, устремился в степь, увозя в самое сердце Хуннской империи ядовитую ханьскую стрелу под именем Мэн Фэн.
Достигнув и миновав границу Хуннской империи, далее не делая по пути ни одного привала, к вечеру того же дня Ашина прибыл на первый стан, где их ждали триста воинов из его тысячи, которые радостно приветствовали побратима Ашины «Сюуньзана», радуясь освобождению из ханьской неволи. Расседлав и пустив лошадей пастись, прибывшие с Ашиной хунны, держа в руках небольшие медные походные котелки, неторопливо подошли к уже гаснувшим кострам, на которых на вертелах висели целиком зажаренные туши добытых на охоте дзеренов. Отрезали сочные куски мяса и начали ужинать, запивая нежное мясо кумысом. Они ели, пили и разговаривали, с любопытством рассматривая сидевшего возле Ашины жичжо вана «Сюуньзана». Усевшись на землю рядом с кожаным походным плащом, заставленным едой, Ашина предложил Мэн Фэну отведать свежего мяса, попить кумыса. Мэн Фэн, которого по приказу Минь Куня специально плохо кормили, чтобы к моменту обмена он выглядел как можно истощённее, хорошо усвоивший за месяцы слежки манеры настоящего Сюуньзана, взял в руки кусок мяса и, не скрывая голода, стал рвать его зубами, запивая кумысом и изредка заедая кусочками просяной лепёшки.
Увидев, как «побратим» утолил первый голод, Ашина, взяв в руки небольшой бурдючок, заботливо налил ему в деревянную пиалу ещё кумыса, затем сказал:
– Ты мой давний друг, побратим. Мы с детства знаем друг друга. Неужели ты совсем не помнишь меня?
На что Мэн Фэн ответил:
– Прости, друг, я не помню тебя. Иногда мне вспоминается, что я совсем маленький бегу по берегу большой реки, купаюсь в ней, захожу в большие дома…
– Всё-таки хоть что-то, значит, ты помнишь!» – воскликнул Ашина, перебивая Мэн Фэна. – Мы с тобой были соседями, родились в городе Гилюсе, всё наше детство прошло там. Наш город расположен на берегах двух наших рек – Сигиза (Селенги) и Биа (Уды). Много лет назад его обосновал сам великий шаньюй Модэ, построив на берегу Сигиза небольшую крепость (гуннское городище). Я рад, что встретил и увидел тебя, эта встреча облегчила моё сердце. На этом наши дальнейшие пути ненадолго расходятся. Ещё вчера в стан прибыл гонец от шаньюя с приказом, как можно быстрее отправляться в нашу самую западную крепость Иву. Шаньюю стало известно, что туда с целью захвата стягивается немалое количество ханьских войск, поэтому мы, добравшись до крепости как можно быстрее, должны защитить её до подхода главных сил. Завтра по приказу шаньюя Юлю, отправишься в наш родной город Гилюс, я отдаю в твоё распоряжение пять воинов, которые будут сопровождать тебя в пути. Я очень надеюсь, что, побывав на родине, полечившись в целебных источниках, подышав её воздухом, излечишься от беспамятства и вспомнишь всех нас, всё своё прошлое.
После слов Ашины Мэн Фэн поблагодарил его за всё хорошее, что сделал для него, за то, что встретил из плена, за то, что отдал своих воинов; затем, уличив себя в многословии, тут же умолк, решив в дальнейшем общении со степняками больше молчать и наблюдать, чем говорить. Между тем наступила ночь, на небе зажглись звёзды, хунны, выставив вокруг стана караульных, стали отходить ко сну. Мэн Фэн, последовав примеру Ашины, ложась спать, подложил под голову седло, дальше не шевелясь, долго смотрел на небосвод, вслушивался в темноту ночи, в её шорохи и звуки, ловил ноздрями запахи
Медленно, нехотя занималось тёплое летнее утро сто восемьдесят второго года. Солнце, только-только показавшись над горизонтом, ещё нежарко освещало спящих хуннов, и когда оно, поднявшись повыше, стало ощутимо нагревать землю, полностью осушив слабую утреннюю росу, лагерь стал оживать. Воины, быстро доев вчерашние остатки дзеренов, поймали лошадей и стали торопливо седлать и навьючивать груз, готовясь пуститься в далёкий путь, пролегавший до хуннской крепости Иву.
Обычно хунны и сяньбийцы, отправляясь в дальние походы, брали с собой по три-четыре лошади на одного всадника: одна из них являлась боевой, в походе на неё никто не садился, сберегая её силы для битвы. Скакали на двух заводных лошадях, изредка останавливаясь, чтобы перекинуть сёдла, напоить и подкормить лошадей. Двигаясь таким манером, хунны преодолевали за короткое время огромные расстояния, пугающе быстро появлялись перед врагами и, пользуясь внезапностью, обычно побеждали их.
В походе каждый воин имел по два колчана стрел, в каждом по тридцать штук, небольшой круглый щит, два небольших оселка для заточки стрел и меча, моток ниток, скрученных из сухожилий, иголку, шило, кресало с трутом и аркан, сплетённый из конского волоса. У каждого хунна имелся чуть кривой одноручный меч в ножнах, заточенный с одной стороны, которым они так мастерски и виртуозно владели, что могли разрубить человека на две части, от плеча до паха. Имелось также копьё, вернее, его жало длиной двадцать-тридцать сантиметров, уложенное в кожаный чехол, перед боем при необходимости его вытаскивали из чехла, потом насаживали на древко. И, конечно, у каждого хунна и сяньбийца имелся невероятно тугой лук, длиной около ста сорока-ста пятидесяти сантиметров. Тетиву такого лука делали из сырой кожи и жил, снятых со спины быка, очистив кожу от волос и тонко нарезав, сплетали вместе с конским волосом и жилами. Сплетенную таким образом тетиву высушивали, после на несколько часов бросали в особый раствор, вынимали и снова сушили, намазывали смолой сосны, вновь сушили и, наконец, протерев и почистив, доводили до полной готовности. Сделанная таким образом тетива была необыкновенно крепкой, не растягивалась, не рвалась, не гнила, не намокала и была незаменимым придатком к грозному сяньбийскому луку. Стрелы у хуннов, в основном, делались из дуба и были разных видов, их длина достигала девяноста-ста сантиметров, вес же каждой стрелы составлял сто шестьдесят-сто восемьдесят граммов, оперения хуннских стрел в большинстве случаев делались из крыльев орла. Стрела, предназначенная для дальнего боя, называлась «кузуни», у неё был длинный, узкий двухлопастной наконечник. У стрелы, предназначенной для ближнего боя, которая называлась «тайзуни», наконечник, наоборот, был широким, трёхлопастным. Ещё один вид стрелы представлял собой стрелу с ромбовидным наконечником и назывался «байса», это стрела, в основном, применялась против тяжёлой панцирной пехоты противника или тяжёлой конницы врага. Также хуннами применялись сигнально-звуковые стрелы, издававшие при полёте воюще-визжащие звуки. Все наконечники стрел, кроме сигнальных, были калёными и перед битвой их оттачивали, как лезвия мечей, до бритвенной остроты.
Но основным, незаменимым оружием хуннов был так называемый «сяньбийский лук», являвшимся ранее изделием древних хуннских мастеров. Секреты его изготовления передавались из поколения в поколение, позднее они были постепенно переняты у хуннов сяньбийскими мастерами, внёсшими в изготовление лука ряд изменений, неоценимо изменивших его качество. Изготовление сяньбийского лука хранилось хуннами в секрете – это была государственная тайна Хуннской империи. Сяньбийский лук был сложным, состоявшим из дерева, костяных и роговых накладок, оружием. Сам лук, его остов делался из дуба, спереди на него по всей длине прорезалась канавка глубиной три миллиметра и шириной полтора сантиметра, затем в эту канавку заливался особым образом приготовленный клей, а сверху на канавку наклеивались выдержанные в особом зелье жилы со спины быка. Склеенный таким образом, ещё полусырой лук скручивали в обратную сторону в кольцо, после оставляли сушить в тени на определенное время, потом отпускали и, усиливая без того тугой лук, наклеивали на него роговые и костяные пластинки, перемежая их с несколькими слоями дерева различных пород. После этого лук на несколько дней опускали в специальный раствор, действие которого на лук было таковым, что ранее наклеенные на него роговые, костяные, пластинки и жилы глубоко проникали, внедрялись в структуру дерева, образуя единый крепчайший, тугой монолит. Далее лук вынимали из раствора, долго сушили в тени, тем самым окончательно доводили до полной готовности. Срок изготовления такого лука составлял полтора года и секреты его изготовления, передаваясь из поколения в поколение, ещё долго не будут утеряны во времени. Сяньбийский лук вместе с особым способом стрельбы из него, не изменяясь, просуществует ещё больше тысячи лет. Изготовленный таким образом лук обладал такой невероятной тугостью, что стрелять из такого лука могли только сяньбийские и хуннские воины, которых с самого раннего детства подводили и готовили стрелять именно из сяньбийского лука. Но не все луки у хуннов были такими тугими, существовали и другие, менее тугие луки, предназначенные для хуннских женщин-воительниц, для простых номадов и пастухов.
О хуннском или сяньбийском мальчике можно было сказать, что он родился с луком, уже с трехлетнего возраста хуннские мальчики играли с луками и начинали учиться стрелять, до самой смерти больше не расставаясь с ними.
Каждый год, в конце весны, многочисленными представителями шаньюя по всем хуннским и сяньбийским аилам, по двум их городам Гилюсу и Кирети по установленному столетия назад самим великим шаньюем Модэ закону устраивался смотр всех мальчиков Хуннской империи, достигших десяти лет.
После смотра, невзирая на знатность и высокое происхождение, выбрав среди них самых сильных и ловких, будь отобранный хоть сыном лули вана или самого шаньюя, на семь лет отправляли в учебные лагеря, принадлежавшие государству. Здесь они становились так называемыми «детьми шаньюя» и, пребывая под неусыпным надзором суровых и скупых на похвалы учителей, являвшихся в прошлом выдающимися воинами Хуннской империи, начинали тяжелейшую воинскую учёбу. Обучаемые каждый день часами стояли с натянутыми луками, каждый день часами стреляли по мишеням, учились стрелять с лошади из воды, из самых неудобных позиций, какие только можно себе представить, учились стрелять на полном скаку, даже стоя в седле.