И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
Меня от этого просто тошнит, от этого чванства. Кроме того, вот снова проехали мимо развалины, о которой генерал ничего не говорит, а также о стольких оборванцах, босых детях, калеках. Нужно же войти в его положение, кому захочется говорить о калеках, бедняках или босых детях!
— …мечеть Абд-эль-Кадр-Гайлани двенадцатого века… минарет Суг-аль-Газиль… (и безногий инвалид, который передвигается в ящике с маленькими колесиками) …слева начинаются базары…
Город остается позади. Они подъезжают к живописной пальмовой роще. У ворот солдаты отдают честь, здесь опять цветы и дорожки из белой мраморной крошки. Потом взору открывается здание, выглядящее как роскошный отель. Сирена умолкает,
— Voila, правительственная гостиница!
Дверца открывается.
Генерал Самава помогает Мелоди выйти из машины, а солдаты отдают честь им и Мише, который чувствует себя идиотом. Трое важных чиновников в черных костюмах и серебристых галстуках низко кланяются, провожают их с Мелоди внутрь роскошного здания, Миша ковыляет позади Мелоди, смутно и с горечью думая: а калеки и бедняки, которых мы видели, где живут они? Я не хочу в эту гостиницу! Всю свою жизнь я прожил в простоте, меня тошнит от всего этого блеска и роскоши! Мелоди вроде бы объясняла мне в Москве, что нам здесь нужно что-то доделать, почему только я не могу об этом вспомнить? Должно быть, я перебрал этих пилюль! Нет, я не пойду туда, даже если все эти шаркуны будут еще больше гнуть спины! Пролетарии всех стран… Ах да, здесь это неуместно. Хорошо, я войду. Но с чувством протеста!
39
Потом, стоя в роскошном зале, он все же забыл о своем чувстве протеста и пролетариях всех стран. Какая тут роскошь, какое великолепие! Этот огромный зал с высокими стенами и лепными потолками выдержан в благородных тонах: только белый и золотой. Изысканная мебель, мраморный пол, устланный коврами, картины на стенах, кресла как троны (у Миши опять начинает кружиться голова), три стола, два из которых заставлены цветами (преимущественно орхидеи и розы), на третьем столе фрукты и сладости. Кондиционеры, ну и ну! Веранда выходит в пальмовый парк. Еще зал. Огромная спальня. Ай-ай-ай, тут мы опять будем любить друг друга. Конечно, две ванные комнаты. И цветы. Все это для жестянщика из Ротбухена под Берлином и отставной агентки ЦРУ и КГБ не то из Нью-Йорка, не то из Москвы!
— Как вам здесь нравится, мадам, мсье? — спрашивает генерал Самава.
— Очень мило, — сдержанно отвечает Мелоди. Мило! У нее железные нервы, думает Миша, пока они прогуливаются по комнатам, а служители (все в белом) приносят чемоданы.
— Теперь вам нужно отдохнуть, мадам, мсье. Расслабиться. Освежиться. Для меня была бесконечная честь и радость встретить и привезти вас. Сейчас я ухожу, мы увидимся позже. Мое нижайшее почтение, мадам, мсье… — Изящно пятясь, генерал покидает апартаменты.
Что он сказал в аэропорту? «Атмосфера „Тысячи и одной ночи“», думает Миша, собираясь распаковать чемоданы (как они убоги по сравнению с окружающей роскошью!). Но там уже стоят двое служителей, которые не позволяют ему, нет, он не должен этим заниматься, они сделают это сами. Ну, хорошо, это их обязанность, мысленно соглашается Миша. Вот и с пролетариями всех стран та же история. Как легко и приятно об этом забыть…
Миша, насвистывая, прогуливается взад-вперед по апартаментам. Какая красота! Когда он вступает в ванную, глаза у него лезут на лоб. Вот это сантехника! Тут «Кло-о-форм верке» из Вупперталя нечего делать со своими «Kronjuwelen», «Gran-Grasias», «Aphroditen», «Princesses» и всем остальным. То, что они выпускают, даже самое изысканное, просто смех по сравнению с тем, что здесь установлено!
Миша судорожно сглатывает.
Утопленная в пол ванна, конечно, Whirlpool, из сверкающего белого мрамора, вся арматура позолочена. То же самое умывальники. То же самое биде и унитаз. То же самое
Теперь Миша ползает на четвереньках вокруг унитаза и биде — в конце концов, это его профессия, он должен знать, как все это устроено. Ах, автоматический смыв теплой водой (можно установить любую температуру по желанию), ах, нагнетатель теплого воздуха (тоже регулируемый), из насадок поступает вода, из насадок поступает воздух, нет, тут не нужны бумага, мыло и полотенце, тут только фонтанчики в биде и в унитазе и потоки сухого воздуха.
К тому же другие насадки распыляют сладкие ароматы, струится фольклорная музыка, но что это! Здесь есть маленький ящичек, эти кнопки так похожи на те, что в «Джамбо», их тоже можно нажимать и выбирать музыку, которая нравится: классика, джаз, блюз, рок, хэви метал. Миша нажимает и нажимает, и останавливается, наконец, на «Сумерках богов» Рихарда Вагнера.
Итак, что касается культуры… Тут нам, европейцам, лучше помалкивать и восторгаться, — что генерал сказал в «Мерседесе» об Ираке, ах, да, — «колыбель человечества»!
Миша снова и снова все пробует — сушиться над унитазом, сушиться в биде, наконец, влезает в ванну, включает Jetstream. А-а-ах! Так можно стать наркоманом… Действительно ли мне надо в Нью-Йорк? Может быть, Саддаму тоже будет интересен мой эко-клозет… Конечно, не при реализации социальных программ жилищного строительства, но, может быть, в каком-нибудь варианте из мрамора и золота, отделанный драгоценными камнями… Конечно, у него есть такие штучки с теплым воздухом в его центральном командном пункте под землей!
Все это больше, чем Мише когда-нибудь доводилось мечтать. Он сидит на унитазе и переключает, и разбрызгивает, и регулирует температуру, он должен немедленно поделиться своим восхищением с Мелоди. Он надевает белые махровые тапочки, белый махровый халат, врывается в салон — и отскакивает назад. Потому что там, перед кустом с цветущими орхидеями, стоят прелестная Мелоди и высокий худощавый господин, который выглядит как английский банкир: легкий бежевый костюм, клубный галстук, голубая рубашка с круглым воротником. Какое у него лицо, сколько благородства, — высокие скулы, спокойные, добрые глаза, красиво очерченные губы, седые волосы, — и тут я стою, в махровом халате, на ногах шлепанцы, голые икры. Ну и что? — думает Миша, у которого в голове все окончательно идет вверх дном. Ну и что? Основной закон, статья первая, параграф первый: «Достоинство человека неприкосновенно.» Заметь это, желтая обезьяна: хотя прелестная Мелоди на твоей стороне, ее трахаю я, она больше никого в жизни не хочет, потому что только я доставляю ей райское наслаждение. У нее нет Джонни! (Хотя, может быть, это не так, у этой дряни есть другой, и она побегала уже по апартаментам, ища розетку, на всякий случай.) Все! Хватит! Теперь небрежно, Миша, небрежно!
— Эээ, о, хэлло! Меня радует, мистер… — по-английски.
— Это доктор Вильгельм Треггер, Миша. С «Вотан верке» в Дюссельдорфе. Доктор Треггер, это мистер Миша Кафанке.
Доктор Треггер с благородной внешностью и добрыми глазами распахивает руки, ах, какая радость для него, ах, какое счастье. Почему только, скажи мне, думает Миша, почему, я понятия не имею.
— Как я рад наконец видеть вас, дорогой мистер Кафанке!
Рукопожатие. Мужественное и крепкое. Стукнет он каблуками или нет, джентльмен из Дюссельдорфа? Нет, не стучит.