i dfee46a8588517f8

User

«Хорошо, если ты не можешь дать конституцию, дай по крайней мере министерство доверия, так как — я тебе это опять говорю — Протопопов и Штюрмер ненавистны всем». «Набравшись мужест­ва», Павел заговорил о Распутине. Царь молчал, а вместо него ответил а. императрица: Распутин — жертва клеветы, «что же ка­сается того, чтобы пожертвовать добросовестными министрами, чтобы угодить некоторым личностям, об этом нечего даже ду­мать» ^|®'¹.

В конце того же 1916 г. с царской четой беседовал великий князь Александр Михайлович. Тема та же, результат тот же, новым до известной степени был тон. Александр Михайлович посоветовал императрице сосредоточить

свои заботы на семье, что является ее прямым делом и долгом, и не лезть в государственные дела. Царица вспыхнула, оба повысили голос. «Я вижу, что Вы готовы погибнуть вместе с вашим мужем,— заявил князь,— но не забывайте о нас!.. Вы не имеете права увлекать за собой Ваших родственников в пропасть». В ответ Александра Федоровна «холодно» заявила, что отказывается продолжать разговор. На следующий день с царем говорил Михаил Александрович (брат царя), тоже «понапрасну теряя время» ¹⁶¹.

Такой же разговор вел с царем в ставке брат Александра Михайловича Сергей. «Государь заплакал, обнял и поцеловал меня,— рассказывал потом об этом разговоре великий князь Шавельскому.— Ничего не выйдет!» В Киеве столь же бесполезно

I 62

пыталась повлиять на царя мать .

Разговор о Распутине между Александрой Федоровной и ее се­строй Елизаветой кончился ссорой. Уходя последняя бросила: «Вспомни судьбу Людовика XVI и Марии Антуанетты» ^|63.

Вместе и одновременно с великими князьями целую серию подобных разговоров с царем провели Шавельский и ряд других близких царю лиц. Первая глава II тома воспоминаний отца Георгия была озаглавлена «Поход против Распутина», восьмая — «Царю говорят правду». В этих главах автор подробно и драма­тически рассказывает о безуспешных попытках ряда лиц, к кото­рым царь был расположен и испытывал доверие, вразумить своего монарха.

Сперва Шавельский долго уговаривал Воейкова поговорить насчет Распутина. Тот уклонился: «Что я могу сделать. Ничего нельзя сделать!» Тогда он решил, сговорившись с Алексеевым и поддержанный Ниловым, говорить сам. Разговор состоялся 17 марта 1916 г. Царь слушал «молча, спокойно и, казалось, бесст­растно». О результате беседы красноречиво свидетельствует воп­рос, заданный царем: «А Вы не боялись идти ко мне с таким разговором?»

30 октября генерал Алексеев заявил Шавельскому, что хочет уйти со службы — нет смысла в дальнейшей работе. Царь «пляшет над пропастью и... спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее — клубок грязных чертей: Распутин, Вы­рубова, Штюрмер, Раев, Питирим... На днях я говорил с ним, ре-

шительно все высказал ему». В ответ на слова, что правительство дряхлое и нечестное, Алексеев услышал: дряхлое — это отчасти верно, Штюрмер действительно дряхл; нечестное — «в этом Вы глубоко ошибаетесь». Кончил беседу царь, улыбаясь: «Вы пойдете сегодня ко мне завтракать?»

Как уже упоминалось, в ноябре Шавельский снова беседовал с царем, на этот раз гораздо более решительно: «На армию не надейтесь! Я знаю ее настроение — она может не поддержать Вас. Я не хотел этого говорить, но теперь скажу: в гвардии j идут серьезные разговоры о государственном перевороте, даже о смене династии. Вам может показаться, что я сгущаю краски. Спросите тогда других хорошо знакомых с настроениями страны и армии людей! И я назвал имена кн. Волконского и ген. Никольско­го (шефа корпуса жандармов.— А. А.)». Весь этот разговор царь передал супруге. «И ты его слушал!»— возмутилась царица. «Еще рясу носит, а говорит мне такие дерзости,— поддакнул ей государь». Таков был царь, сокрушался Шавельский: «смелый без жены, безличный и безвольный при жене».

Кауфман начал беседу с царем с вопроса: верит ли царь в безграничную любовь генерала к нему. Получив утвердительный ответ, Кауфман воскликнул: тогда разрешите — «убью Гришку».. «Расплакался, обнял и поцеловал меня».

В тот же день — длинный разговор с царем министра народного образования графа Игнатье­ва. Кауфман же был расцелован 9 ноября, а 9 декабря был уво­лен.

В отчаянии Шавельский пытается добиться аудиенции у цари­цы. Получив отказ, решает поговорить с Вырубовой. «Ничего Вы не знаете. Ничего не понимаете...— слышит он в ответ.— Ваша ставка с ума сходит! Раньше Алексеев запугивал государя, теперь Воейков теряет голову, Вы тоже... Великие князья — и те потеряли голову». «Особенно удивило меня в разговоре то,— констатировал Шавельский,— что Вырубова постоянно выражалась во множест­венном числе не отделяя себя от царя и царицы, точно она была соправительницей их. Из беседы с Вырубовой я вынес прочное убеждение, что там закрыли глаза, закусили удила и твер­до решили, слушаясь только той убаюкивающей их стороны, безудержно нестись вперед».

Утешая отчаявшегося протопресвитера, Грабе говорил ему: «Теперь Вы убедились, что мы значим?.. С нами кушают, гуляют, шутят, но о серьезных вещах с нами не говорят, а уж вопросов государственных никогда не касаются». А сам заговоришь о них — либо не будут слушать, либо оборвут вопросом о погоде. «Для дел серьезных есть другие советники: Гришка, Аннушка — вот им во всем верят, их слушают, с ними считаются».

\ И действительно, когда генерал Иванов пытался начать с царем \ соответствующий разговор, заявил, что настроение повсеместно ' очень неспокойное, его тут же перебили вопросом о том, какая j в прошлом году была в это время погода на юго-западном фронте. В ответ на реплику ошарашенного генерала: «холодная»—со

стороны царя последовало: «До свидания». На этом беседа ^ закончилась ^|64.

Даже английский посол, крайне встревоженный критической обстановкой, сложившейся в стране в конце 1916— начале 1917 г., счел нужным попытаться уговорить царя сделать необходимые шаги в духе требований «Прогрессивного блока». 12 января 1917 г. царь дал ему аудиенцию, но в отличие от прошлых аудиенций, зная цель визита, принял сухо и плохо, даже не предложил сесть. Тем не менее, считал Бьюкенен, ему удалось взволновать и встревожить высокого собеседника. «Но,— меланхолически закончил он,— как ни сильно было впечатление, влияние царицы оказалось силь­нее». Иными словами, из беседы ничего не вышло. Доводы, кото­рые приводил посол, были те же, какими пользовались все другие, включая и самый сильный: «безопасность тех, кто Вам так до­рог» ¹⁶⁵.

Чем объяснить это полное фиаско давления камарильи на царя, давления, как мы видим, весьма концентрированного и ин- v тенсивного? В субъективном плане ответ известен — подавляющее влияние царицы. Но историк не может удовлетвориться подобным ответом. Как ни весом этот факт, как ни очевиден, он не может быть ни единственным, ни даже главным. Каким бы сильным ни было это влияние, царь все же был разумным человеком, имевшим, худо-бедно, двадцатидвухлетний опыт управления страной, и он не мог не понимать, что если десятки людей в сильной тревоге не столько за него, сколько за самих себя говорят ему одно и то же, предупреждают о смертельной опасности, то за этим не может не стоять что-то действительно реальное и важное. Да и по реакции Николая II видно, что приводимые его родичами и приближенными аргументы на него действовали — он и плакал, и благодарил, и даже делал слабые попытки последовать их советам, в частности намеревался убрать Протопопова. Почему же в таком случае всякий раз последнее слово оставалось за императрицей и ее «Другом»? Потому что, как показывают факты, этому способство­вало несколько объективных причин, именно им принадлежала решающая роль. Не касаясь сейчас их всех, отметим только одну, связанную с кампанией великих князей. Напомним о моральной и политической ничтожности последних и о том, что объект их воздействия — царь отдавал себе в этом полный отчет.