И дух наш молод
Шрифт:
Делегаты с фронта заверили Ильича, что обязательно придут на Марсово поле и приведут других делегатов конференции.
Кто-то из нас, кажется Федоров, предложил Ленину и его спутникам присоединиться к нашей скромной трапезе.
Те охотно согласились:
– Горячая картошка в мундирах и чай - что может быть вкуснее!
Владимир Ильич съел две картофелины, макая их в соль, выпил кружку чая. И все с аппетитом, с явным - запомнилось - удовольствием. Очевидно, за день, хлопотливый, насыщенный делами, разговорами, порядком проголодался.
В этих двух беседах с фронтовиками мне еще больше открылись особое искусство,
Логика Ленина, его стиль - не диктат, не навязывание своих взглядов, а умение убеждать, да так, что сомневающийся как бы сам, не вследствие принуждения, а убеждения приходит к правильным выводам.
Я знал немало случаев (так было с Кравченко), когда люди, настроенные к нам враждебно, в лучшем случае - предубежденно, после разговора с Ильичем становились в наши ряды.
Ленинское умение убеждать... Как круто, на всю жизнь меняло оно порой человеческие судьбы.
Как-то незадолго до июльских событий в особняк Кшесинской пришел молодой офицер. Представился: поручик Семеновского полка Л. Ф. Григорьев, фронтовик, член Союза георгиевских кавалеров.
Меня и Федорова это сразу насторожило. Союз этот, мы знали, стоял на позициях, крайне враждебных большевикам. Главари его распространяли о ленинцах-"пораженцах" самые фантастические слухи, прямо подстрекали к убийству Ленина, других пролетарских деятелей.
Григорьев наотрез отказался беседовать с нами, сказал, что уполномочен говорить только с гражданином Ульяновым-Лениным.
Как быть? Почему именно с Лениным? Подозрения наши усилились. Я пошел за Мехоношиным. Григорьев и при нем повторил свою просьбу, заметив, что послан к Ленину группой офицеров. Он не горячился, говорил спокойно, с достоинством. Взгляд открытый. У Мехоношина - мы в этом не раз убеждались был настоящий нюх на провокаторов. Григорьеву он поверил.
Прошел без малого час. Смотрим - возвращается Григорьев. Подошел к Мехоношину, снял все свои награды, протягивает: "Вношу в фонд большевиков, в газету "Правда". Мне эти награды теперь ни к чему".
Они еще о чем-то поговорили, и Мехоношин при мне вручил поручику мандат, удостоверяющий, что его обладатель Григорьев Л. Ф. назначается инструктором по военной подготовке красногвардейцев на Обуховском заводе. 28 октября, когда смертельная опасность нависла над только что родившейся Советской республикой, Григорьев в боях с частями казачьего корпуса генерала Краснова под Царским Селом проявил себя храбрым, находчивым, грамотным командиром. В критическую минуту ему удалось остановить начавшееся было отступление волынцев, вернуть полк на позиции, организовать на своем участке активную оборону. Потом я надолго потерял его из виду.
Шел апрель 1921 года. Полыхала на Дальнем Востоке
Обрадовались друг другу: как-никак старые знакомые. На радостях сфотографировались в городском ателье на фоне (без "задников" тогда не обходилось ни одно ателье) не то греческой, не то итальянской беседки.
Оказалось, Григорьев тоже принимал участие в кронштадтской операции, а до этого командовал бригадой на польском фронте, воевал с бандами Махно и атамана Григорьева ("Григорьев против Григорьева"). Назначение в нашу бригаду получил после очередного ранения.
Несколько дней спустя мы вдвоем выехали в Славгород, в расположение одной из частей.
– Скажите, Лев Федорович, - обратился я к Григорьеву, - что привело вас, дворянина, офицера, члена реакционного Союза георгиевских кавалеров, к Ленину, к большевикам?
Ответил не сразу. Заговорил медленно, с паузами, словно взвешивая каждое слово, прислушиваясь к самому себе.
– Я, признаться, и сам часто задавал себе этот вопрос. Что старая Россия катится в пропасть - это понятно было любому мало-мальски умному человеку.
Февраль я и мои друзья приветствовали. За войну мы многое поняли окопы быстро учат. И вскоре пришло отрезвление. Фронт трещит по швам. Армия разваливается, а из Питера приказ за приказом: "Война до победного конца". Голод, разруха, а в ночных ресторанах - вино рекой, женщины в дорогих мехах. Настоящий пир во время чумы. И та же дорога в никуда. Та же зияющая пропасть впереди. Собираемся, спорим до хрипоты, как спасти Россию. А кому спасать? Каков строитель - такова и обитель. Начали мы перебирать руководителей разных партий: Гучков, Милюков, Родзянко, Чернов, Терещенко, сладкопевучий Церетели, адвокатишко Керенский. Кого ни возьми - хрен редьки не слаще. Все они напоминали мух, которые, не желая быть прихлопнутыми, безопаснее всего чувствовали себя на самой хлопушке.
Все больше крепло желание во что бы то ни стало встретиться с человеком, о котором - кто с надеждой, кто с ненавистью - говорит теперь вся Россия.
Так я оказался у Ленина. Ни я, ни мои товарищи не видели тогда такой силы, которая могла бы спасти Россию от неминуемой катастрофы, Петроград от кайзеровской оккупации. Я сказал ему об этом. Владимир Ильич прищурился, улыбнулся:
– А я говорю: есть такая сила. Русский трудовой народ. Рабочие, крестьяне.
– Но ведь, - возразил я, - рабочие и крестьяне воевать не хотят, армия разваливается.
– Не хотят. Верно, - услышал я в ответ. - Воевать за чуждые народу интересы - какой резон? А социалистическую Россию защищать будут, за свою народную власть станут насмерть. И тогда нам понадобятся военные специалисты, знающие, честные, верящие в Россию, в ее народ. Пойдете с нами?
– Я слушал Ленина, - продолжал свой рассказ Лев Федорович, - чувствуя, как с каждой минутой крепнет моя вера в него. Думалось: только Ленин, только большевики, возглавив, собрав в единую силу народ, смогут спасти мою родину от катастрофы. Вот почему я пошел за Лениным, большевиками, а за мной группа офицеров.