И мир погас
Шрифт:
Я покачала головой. Как я могла даже произнести это, когда мой муж страдал? Мне постоянно вспоминалось то время.
— Убирайся! Почему ты не слушаешься приказов? — император бросил в меня книгу, но я даже не шелохнулась, зная, что целил он лишь в мою сторону, но не в тело. — Сколько еще ты будешь меня мучить?
Лицо его было красным, покрытым испариной, он тяжело дышал. Дориан стояла через кровать от меня, у самого окна, кидаясь в меня всем, что мог взять с прикроватного столика, словно оборонялся, хотя я даже не отошла от двери. Я смиренно ждала, когда книги,
— Ты закончил? Хватит этого спектакля, Дориан, я не уйду.
Первый месяц болезни был тяжелым. Мой муж отказывался принимать болезнь, потом начал злиться, вскоре пришел страх. Страх был не перед смертью, а жалкий страх, липкий и противный, что его жена будет ухаживать за ним, стонущим и страдающим, лежащим на кровати. Я всегда смотрела на Дориана снизу вверх, кажется, его пугала одна только мысль, что я могу его жалеть. Ведь он император, глава, старший, мужчина — не может болеть, не может быть слабее.
— Ну почему ты такая?.. — он в отчаяние закрыл лицо руками.
— Придется убить меня, чтобы прогнать из комнаты. Готов на это, или же умеришь гордость и позволишь поухаживать жене за мужем?
— Не хочу, чтобы ты видела меня таким.
— Но ты меня больной видел. Сколько же мне книг в тебя бросить за это? Или же проще пустить стрелу в глаз?
— Может так и было бы лучше, — он беспомощно опустился на край кровати, ссутулив вечно прямую спину, — прости. Веду себя хуже нашего сына. Позволишь обнять?
Я сама хотела закончить все это. Эгоистичное желание не видеть смерть супруга заставило меня не поверить первому врачу, а все звать и звать новых лекарей.
— Он умрет. Если есть у вас хоть капля сочувствия, то дайте ему яд, что поможет уснуть навечно. Он будет уходить долго и мучительно, угасая с каждым днем.
Помню, как стояла, широко раскрыв глаза перед опущенной головой лекаря у спальни императора. Если первой реакцией Дориана было непринятие, то моей гнев. Я схватила его за шею, толкнула к стене, слыша испуганные возгласы слуг. Нет, он лжет.
— Что ты говоришь? Лечи его! А если император умрет, то ты следом пойдешь, я клянусь тебе.
Последующие лекари же обещали исцеление, но их снадобья не помогали, лишь первый мог хоть ненадолго унять боль Дориана. После его смерти, я вызвала его в кабинет. Он был напуган, шёл ко мне как на казнь.
— Станешь преподавать в академии?
— Что?
— Ты единственный сказал правду. Император мертв. Ты с первого взгляда понял это, так что я считаю необходимым тебе делиться своими знаниями в академии и институте. Если хочешь, конечно. Ты много сделал для моей семьи, так что если захочешь уйти, то я заплачу тебе и можешь быть свободен.
Лекарь принял предложение о работе, а я мечтала проткнуть себе грудь кинжалом. Я отправлюсь к мужу и все будет как раньше. Но дети…
Глядя вслед уходящему мужчине, я вспоминала его спину, покидавшую поле моего зрения после визита к Дориану. Голова разболелась, потом живот, а следом меня затошнило. Лежа в кровати, где меня отпаивала обезболивающим
— О, Богиня! — Эмми выбежала за помощью, а я озадаченно смотрела на первый в жизни выкидыш.
После 3-его ребенка Дориан стал принимать противозачаточные, так что я не ожидала беременности спустя 12 лет от последних родов.
Видимо, во мне проснулась жестокость, ведь я совершенно не жалела о потере ребенка. Ожидая в кресле, пока нагреется вода для ванной, я наблюдала за сменой окровавленного постельного белья и матраца, думая, что так даже лучше. Какого было бы моему мужу умирать, оставляя беременную жену?
— Император не должен знать, — выдавила трясущаяся я в окровавленной сорочке вбежавшему Теодору, — или я убью тебя.
Камергер несколько отрешенно наблюдал за работой прислуги и мной, наверное, слившейся с серым креслом. Мне было холодно хоть меня и завернули в плед, а Аним был рядом.
— Как вы? — мой друг опустился рядом на колени.
— Жаль, что не я.
— О чем вы? — ответом ему послужил мой кивок в сторону красного пятна на матраце.
Куря, я смотрела сквозь дым на своего друга, который остался для меня единственной поддержкой в тот период. С детьми я горевала вместе, Ракель была слишком чувствительна и плохо перенесла тяжелый период, а Тео оставался опорой, за которую я могла ухватиться, даже если была уже по пояс в трясине. Если мне и дано было благословение Морин, то это Теодор. Дориан — самая большая случайная удача, которая могла случиться в предрешенном браке, а Тео моя неизменная надежда в то, что я не останусь одна.
— Ты ведь дашь принцессе титул главы?
От внезапного вопроса у меня закружилась голова.
— Конечно дам.
— Тогда надо начинать выбирать женихов.
— Женитьбу позволю только через 2 года правления, а то найдется какой-нибудь хитрец, который обрюхатит ее и заберет себе влияние.
— Да уж. Ты совсем не видишь счастливых развитий событий? Все-таки императрица Бель умерла вместе с Дорианом, — с легкой усмешкой он откинулся на спинку и выдохнул дым кольцами, — совсем с тобой не весело.
Я обернулась к окну. Смеркалось.
По молодости и глупости, я мечтала о беременности как об исполнении долга. Затем, став старше, я хотела обрадовать мужа, подарив ему наследника, однако, впервые ощутив собственное чадо, пнувшее меня изнутри, мне хотелось только одного — родить. Ночные мечтания, в которых я прижимаюсь лицом к младенцу, вдыхала запах кожи, касалась, целовала, прижимала и знала, что я самое главное в этой крошечной жизни. Мне так нравились руки Дориана на моем круглом животе, так сладко было слушать комплименты телу, похвалу стойкости и терпению. Мой супруг иногда с испугом просыпался ночью, когда в беспамятстве клал руку на живот, а изнутри его пинали, но мне даже это нравилось. Значит, с малышом все хорошо, все в порядке, а большего и не надо.